Внуки красного атамана
Шрифт:
Васютка просился в отряд, но мал он еще, и обещал я Тосе, что не буду вовлекать его в боевые дела. Смерть отца он пережил сильно, но держится молодцом, повзрослел, очень серьезным стал.
Да, деда, заболел наш родич Витютя. Вот только что от него пришел. Он застудил легкие. Ему бы хорошего лекарства выпить, да где его взять? Пьет Витютя бабкин бальзам на сорока травках и корешках, но ему не лучше. Станичники приходят его проведывать, несут что повкуснее: кто меду, кто рыбки, кто каймаку...
– Не слышим твоего свисту и крику
И Витютя юмора не теряет.
– Не беспокойтесь!
– отвечает.
– Не возьмут меня черти, а богу я не нужен - старый грешник. Дождусь наших. Вон уже, слышал я, гремят они котелками за буграми.
– И начинает Витютя командовать гостям:
– А ну-ка давайте выпьем энтого бальзаму во славу русского оружия!
Выпьют раз, выпьют два. Витютя разогреется, начинает давать команды:
– Зачинай нашенскую - игривую-гульливую!
И так заведут гости-проведыватели такую "игривую-гульливую", хоть святых из хаты выноси. А Витютя радуется, сидит на кровати, руками размахивает и тоже подпевает, да только голос у него совсем пропал.
...Да, хотел я тебе еще сказать, все наши коровы - стельные! Если все будет хорошо, сразу четыре рогатые головы пойдут весной из нашего двора в колхозный коровник. И с других дворов пойдут. Сбережем и буренок колхозных и свиней. И бугаев, младших Чепуров, надежно припрятали.
Миня, дорогой мой дед, возвращайся скорее!"
"15 декабря 1942 года.
Уважаемый дед Михаил Ермолаевич!
Печальные новости сообщаю тебе в этом письме.
Умер Виталий Севастьянович. Не стало нашего замечательного родича Витюти, геройского казака. Пока живы - будем помнить его. Вся станица провожала своего генерала в последний путь. И старые и малые шли за гробом...
И такие новости еще пришли к нам: в Старозаветинской опять на днях казнили колхозных активистов. Восьмерых повесили и человек пятьдесят расстреляли в кучугурах...
Вот так расправляются с нашим народом комендант Трюбе - "любитель и знаток истории донского казачества" - и его подручные. В разных станицах района похватали немало людей, которых ты лично знал, с которыми вместе воевал за Советскую власть и создавал колхозы.
И я думаю вот о чем: останься в живых Гордей Ненашков, его проклятый брат Пауль, Афоня и другая недобитая сволота, сколько бы еще нашего станичного народу пропало!...
Хорошо, что мы их к ногтю взяли, не дали им воли, паразитам!
И хорошо, что есть у нас в станице такие умные, мужественные, верные люди, как Пантюша, как Ригорашев, как были дед Евтюхов, кузнец Кудинов...
...Дописываю письмо через два дня. Гитлеровцы начали грабить наше хозяйство. Военные транспорты вывезли пшеницу из ближнего табора, часть проса и подсолнуха, которые мы специально держали тут. Забрали половину
Вышло так, что Егор больше ни одного письма не написал деду Мине после этого, так как чередом пошли всякие захватывающие события.
В субботу выпал первый снег, крепко приморозило. Народ повеселел: на рассвете многие слышали орудийную канонаду - значит, наши приблизились, скоро будут.
И вот под вечер Анюте Овсяной пришло в голову отблагодарить Гриню за спасение Кузьмы. Принесла она ему опатранного гусака и сулею с вишневой настойкой. А Кузьма от себя - литр бальзама. Гриня захохотал, когда они появились у него с подарками такими.
– Чего смеешься?!
– обиделась Анюта.
– Мы к тебе с душой, а ты...
– Вы к Егору идите!
– стал пояснять Гриня.
– Я тут ни при чем. То Егор, мой командир, приказал мне завернуть полицаев с арестованными в атаманскую управу. Я выполнил приказ командира, только и всего!
– Да вы, я вижу, ребята непростые!
– сказал Кузьма.
– Ну тогда пошли все скопом к Егору.
Егор гостей принял, не стал отказываться от угощения, только предложил:
– Я еще гостей позову. Посидим поговорим, помянем погибших станичников.
Егор пригласил Фросю с Селищевым - они в тот день. были дома, их подменили на свиноферме - и за Дашей забежал.
Только сели они за стол в натопленной передней, как услышали негромкий дробный стук в окно с глухой стороны. Егор вскинулся: так мелодию гопака мог выстукивать только старшина Конобеев. Рывком отдернул занавеску. За окном, кося глазами на запеченного гусака и смешно, по-кошачьи облизываясь, стоял Конобеев, а за его плечами то же самое делали Белоусов и Алексеенко. Егор едва сдержал радостный крик.
– С-смот-три-т-те, т-там н-на-аши-и!
– вымолвил он, заикаясь, и, махнув им рукой, выбежал во двор,
За ним кинулись Гриня и Селищев. В темноте бросились друг к другу. Егор рычал от счастья, обнимая и целуя разведчиков. От их одежды - ватных крестьянских лапсердаков и разномастных шапок - пахло дымом чернобыла, полыни и махорки.
– Ну, как там мой дед? Жив-здоров он?
– с ходу спросил Егор, не утерпев.
– Потом, потом, - ответил Конобеев, заходя в дом. Ухнуло сердце у Егора: а если что недоброе случилось с дедом?
Сняв шапку, с порога поклонился Конобеев хозяйке дома:
– Глубокий поклон вам, Панёта Николаевна, oт сестрицы вашей, Феклы Николаевны.
– Спасибо, спасибо... Жива-здорова она?
– Панёта руки к груди прижала, в волнении ожидая вести о другом дорогом человеке.
– Жива-здорова Фекла Николаевна, и вам того желает, - с наигранной степенностью отвечал Конобеев.
– А тебе Егорша, от нее горячий привет...
– Значит, были вы у Феклуши!
– воскликнул Егор.
– Запомнила она мой пароль?