Водитель трамвая
Шрифт:
— Почему?
— Времена были другие. Запрещалось это. Вот есть общий наряд, и работай его. По очереди: неделя утренней смены неделя вечерней. А если хочешь что-то одно пиши на льготную. А по льготному наряду ты сильно в деньгах теряешь. Да это и сейчас также. Только сейчас денег меньше снимают по нему. Но сейчас и зарплата куда меньше.
— Намного?
— О — о — о! — по привычке воскликнула Лена, улыбнувшись и посмотрев на меня. — В Советское время я получала двести восемьдесят рублей в месяц. По тем временам это было очень неплохо. Я одна кормила всю семью без помощи мужа. Отец мой вообще ни одного дня на пенсии не проработал. Как получил сразу ушёл. Хотя был здоров и вполне мог поработать ещё. К тому же тогда было меньше нервотрёпки. Пробок не было, никто нам на линии особо не мешал, люди были добрее, лучше. Бывало, застрянешь по молодости на линии, откуда ты знаешь, что у тебя с вагоном? Опыта — то нет. Так тут же выбегут бывалые водители, остановятся
— Что? — повторил я вслед за ней.
— А сейчас сломаешься… никто даже нос не высунет. Твои проблемы — крутись, как хочешь. Ну, разумеется, тот, кто едет за тобой, выйдет: ему ведь тебя буксировать. А больше никто. Я уж не говорю про тех, кто едет на встречу. А все остальные будут сидеть в своих кабинах, ждать, когда рассосётся и газетки читать…
— Так вы же сейчас в основном утреннюю смену работаете? — спросил я.
— Сейчас да. Ну, когда я никого не стажирую. Когда стажирую тут понятно: приходится работать общий наряд. Это ещё одна причина, по которой мне стажировка не нравится. Потом я работаю на «системе», а за неё больше платят.
«Системой» на языке трамвайщиков называется сцепка из двух вагонов. Когда сцепляют два вагона по системе многих единиц. Сокращённо это дело называют «системой». И за работу на «системе» платят больше. Блатные водители бывало, целыми месяцами не слезали с «систем», в результате их зарплата оказывалась на порядок больше тех, кто водил одиночки. Я также несколько раз водил «систему». Разницы особой я не почувствовал, кроме необходимости учитывать габариты. Например, протягивать «систему» так, дабы не перекрыть перекрёсток или пути другим маршрутам. И с проездом стрелок: приходится двигаться на маленькой скорости, ожидая, покуда пройдёт второй вагон. Однако было одно существенное отличие: работа на «системе» во время дождя. Вот это реальный напряг. Второй вагон в зеркала вообще не виден. Вообще. Ты не знаешь, все ли пассажиры вошли или ещё кто-то лезет. Так, на удачу, щёлкаешь тумблерами, выждав определённое время. И тревожно смотришь на лампочки. Если погасли, следовательно, порядок. Никого не прищемил и можно ехать дальше. Если же не погасла лампочка, вновь щёлкаешь тумблером, открывая дверь. Обычно, если кого прищемишь, сразу поднимается крик, шухер трёхэтажный, и вообще всяческая не политкорректная непотребщина. Орут, дескать, какого хрена… какая падла закрыла дверь, оставив на пороге не вошедшую ногу? Но это на одиночке. На «системе» же хоть Григорием Лепсом завой, я не услышу. В этом и заключается главное отличие. И ещё момент: все двери на вагонах были старые, с русскими механизмами. Что из этого следует? Представьте, ну придавил я кого-то случайно. Мало ли чего? Спешил вдруг, и не заметил входящего. Такое не часто, но случается. Или кто-то захотел выскочить в последний момент. Передумал ехать дальше. И вот сплющило его дверью. Он суетится, конечно, плюётся, пытается вырваться из цепких объятий трамвайных дверей. А те его не пускают. Я щёлкаю тумблером на открытие двери, а она просто замирает. Она не открывается. Она просто перестаёт плющить пассажира. И тут уже её нужно открывать только вручную, используя презренный физический труд. По-другому никак. Сколько не ругай власть и страну. Если прижало жлоба какого это ещё не беда — он быстро разломает дверь на несколько частей и просочится. Ему не впервой решать сложные жизненные проблемы. А вот если бабуля или дедуля скажем… тут каюк. Они будут верещать и дрыгаться, будучи не в силах побороть злокозненный механизм трамвая отремонтированного русскими слесарями с маленькой зарплатой и сильным похмельем.
Так вот, Лена чаще всего «систему» и водила. И трудилась она по утрам.
— Значит, сейчас вы работаете по льготному? — продолжал я выяснять.
— Нет.
— А как же?
— Ну можно же договориться, — просто пояснила она.
— С кем?
— С нарядчиками конечно. Подойдёшь, коробку конфет или ещё чего-нибудь дашь, и попросишь. Да у нас так полдепо работает. Мужики в основном предпочитают ночные смены. А женщины утренние. Такое вот разделение.
— И давно вы так работаете?
— Да — а — в — но! — протянула наставница. — Правда, раньше было труднее. Но я нашла одного водителя, которому очень хотелось работать только вечёрку. Вот мы вместе с ним к нарядчице и подошли. И только тогда договорились. Я стала работать только утро, а он вечер. К тому же я уходила с трамвая.
— Куда?
— Просто… пыталась найти нормальную работу. Как у всех.
— И не нашли? — спросил я глядя на неё.
— Нет, — с сожалением отозвалась Лена, вновь бросив беглый взор на меня. — Пришлось вернуться обратно. Да у нас почти все так делали. И все в результате возвращались. Здесь же всегда берут назад.
Подобные разговоры случались постоянно. Моя наставница подходила к делу основательно. Она всегда озвучивала свою позицию: человеку надо разъяснять всё как можно подробнее. Дабы в будущем не пришлось за него краснеть.
— Слава Богу, у моих учеников ничего не случалось, — говорила она мне неоднократно.
— А у учеников Шлакова? — поинтересовался я как-то.
— О — о — о, много раз! — кивнула она мне со своего сидения.
Мы как обычно ехали по тридцатому маршруту.
— Да и у меня самой всякое бывало, — спокойно призналась женщина.
— Что вы имеете в виду? — я на мгновение отвлёкся от дороги.
— А разное. И ДТП и один раз человека сбила…
— Как же это так вышло? — моё интерес являлся неподдельным.
— Спортсмен… выбежал на дорогу из кустов.
Дальше Лена мне поведала душераздирающую историю о том, как она работала по двадцать восьмому маршруту, и проезжая как-то очередным кругом возле зарослей на улице Живописной сбила бегущего мужика в спортивном костюме. Как говориться выбежал за здоровьем, а тут — на тебе. Трамвай повстречался. Ну, мужик ясное дело после такого незапланированного свидания на землю плюхнулся и спокойненько так, без излишних мучений озяб. Не было ни вдыхания запаха сирени напоследок, ни красивых поз из советских кинофильмов о войне, когда раненый после выстрела из танка в упор ещё пять минут судорожно корчится, загребая руками родную землю. Ни криков: «Прощай, Люба! Закончишь оформлять развод уже без меня!» Вообще, ничего такого особенного. Просто брык на боковую и айда. Словом, одним придур… вернее спортсменом меньше. И только. Ну, ясное дело менты там всякие понаехали, всё спрашивали: отчего, мол, пан спортсмен вздумал выбежать вам под трамвай, и вообще как это произошло? Какая, дескать, политическая подоплёка случившегося? Каков мол, философско-нравственный аспект? С чего это граждане вздумали на трамваи бросаться? Может он самоубийством, таким образом, хотел покончить жизнь? Тогда на кой спортивный костюм одевал? Можно было бы и в трусах обычных семейных. И не портить понапрасну вещь. Скорая прикатила… опять-таки бр — р — р… гадость. И всё собственно. Водителя, разумеется, потаскали ещё по кабинетам в депо с лекциями типа: есть ли жизнь под колёсами трамвая? И всё. Ничего хорошего если уж говорить прямо. Но жизнь есть жизнь. И всякое случается.
— Да у меня в юности вообще такое стряслось!.. — продолжала мне рассказывать Лена во время наших долгих рабочих смен.
— Что именно? — я весь превратился в слух.
— Трамвай убежал.
— Это как же?
А история оказалась такова: однажды Лена покинув каморку диспетчера, зашла в кабину вагона, села в водительское кресло и включила управление. Был обычный день. Ничем не примечательный. К тому времени она уже отработала два или три круга совершенно спокойно. И тут вдруг её трамвай сорвался с места и, развив в мгновение ока максимальную скорость, понёсся как бешеный конь вдаль. И сколько бы Лена ни старалась остановить его, нажимая на педаль тормоза, ничего не получалось. В результате она догнала впереди идущий вагон и врезалась в него.
— Как потом выяснилось, — объясняла мне наставница, — там приварился ходовой контактор… потому вагон и не слушался. Так что имей в виду: подобное изредка, но всё же может случиться.
— А если оттянуть пантограф? — полюбопытствовал я.
— Хотела бы я на тебя посмотреть в такой ситуации! — воскликнула эмоционально Лена. — Трамвай несётся… ужас… страх! Ни о чём думать вообще не можешь… какой там пантограф?! А так, задним числом рассуждать всегда можно умно.
Один раз я и сам изрядно напугал наставницу, когда мы чуть не угодили в аварию. Дело происходило в Строгино. Неподалёку от остановки «Таллинская улица дом 32». Мы должны были ехать вниз с горки. Я дождался покуда войдут все пассажиры, закрыл дверь и нажал на ходовую педаль. Вагон не спеша покатился. Светофор уже давно горел зелёным, поэтому я спокойно двигался дальше. Но вот он замигал жёлтым. А я уже выехал на перекрёсток. Собственно ничего страшного в том ещё не было. Перекрёсток там небольшой, но оживлённый. За первым переездом располагается маленький островок, где вполне спокойно может встать даже «система». Вот я на данный островок и въехал. Дальше светофор загорелся красным, и одновременно с этим зажглась стрелка для поворота автомобилей влево. Я нажал на тормоз и обнаружил страшную вещь: вагон меня совершенно не слушается! Его вообще тащит юзом. Сразу же на пульте загорелась лампочка колодочных тормозов, и трамвай продолжил плавное сползание с горки. В тот миг автомобиль стоявший справа начал поворот. Прямо под наш катившийся вагон. В принципе если бы мы ехали на большой скорости, водитель ещё бы мог нас пропустить. Но мы ползли. Причём на такой скорости что теоретически, вполне могли остановиться в любой момент. Времени растормаживать колёса, у меня не было, поэтому я принял единственное правильное решение: нажал со всех сил на педаль тормоза, включив тем самым рельсовый (экстренный) тормоз и одновременно с этим остервенело, вдавил кнопку звонка. Вагон начал замедляться, а водитель, сообразив, что с трамваем явно какой-то непорядок остановился и пропустил нас. Не сделай он этого — каюк. Мы бы его расплющили.