Военная фортуна
Шрифт:
— Пойдемте, коллега, — сказал он, бросая недокуренную сигару в камбузную плиту. — Нам пора.
Таково было начало близкого их знакомства, так же как начало самого приятного плавания из всех, что приходилось совершать Мэтьюрину. Муссон уверенно влек корвет на запад и юг по бескрайнему и гостеприимному морю; ни единого островка, ни судна, только изредка встречавшаяся птица напоминала о существовании земли и только облака служили их спутниками. Шла рутинная морская жизнь, размеряемая ударами колокола и привычными флотскими церемониями: скрип известняковых плит по палубе, уборка рано поутру, команда свернуть койки, предполуденные работы, сам полуденный обряд, когда не менее дюжины секстантов нацеливались на солнце с переполненного квартердека «Ля Флеш», после чего Йорк говорил: «Продолжайте, мистер Уорнер». Дудки боцмана и его помощников свистали матросов к обеду; флейта звала на раздачу грога; барабан в приятный вечерний час сообщал о приеме пищи в кают-компании, он же открывал учения и давал отбой; опять же дудки приказывали готовить койки и говорили о начале вахты. Все это было прекрасно знакомо Стивену. Что было намного
«Ля Флеш» рассекал океан, бескрайний диск вод, горизонт вокруг которого оставался неизменным, не отдаляясь и не приближаясь; ход корабля не нарушали ни враги, ни штормы, ни преступления на борту. Казалось, плавание будет вечным. Прошлое покинуло Стивена, а будущее представало таким далеким и неопределенным, что казалось почти несбыточным. Его «леопардовцы», как и «фличи» Маклина пребывали в добром здравии, и как бы странно это не выглядело, соленые говядина и свинина, сухой горох, тяжелая работа, избыток рома, тесный кубрик и недосыпание совершенно не препятствовали этому. Работы у хирургов было мало, и каждое утро, позавтракав, они отправлялись в форпик, где сортировали, классифицировали и описывали сокровища, добытые на острове Отчаяния и в Новой Голландии, обнаруживая удивительные аналогии между этими формами жизни и теми, с которыми их знакомство носило более тесный характер. Иногда коллеги укрывались в логове за кнехтами, личном владении Маклина, и препарировали под светом мощных ламп, подчас далеко за полночь, окруженные густым ароматом спирта и других консервантов. Пить Маклин не любил — свойственный ему запах алкоголя был естественного свойства, — зато был курильщиком, курильщиком страшным, и в своем логове он признался Стивену, что бросает вызов первому лейтенанту, никогда не гася трубку.
Маклин являлся вполне добропорядочным молодым человеком, сыном крофтера, [15] благодаря невероятной настойчивости и усилиям он сумел приобрести достаточно знаний о медицине, чтобы стать хирургом на флоте, и весьма преуспел в анатомии, служившей ему отрадой. Для подобной работы он был идеальным напарником — аккуратным, добросовестным, грамотным и бесконечно преданным выбранной стезе. В Йене шотландец занимался под руководством прославленного Окена, и знал удивительно много о костях черепа и черепах вообще, рассматривая их как высшее выражение процесса развития позвоночных. По части литературы, музыки и прочих изящных наук Маклин был совершенный профан, но вполне мог претендовать на роль идеала с научной точки зрения, кабы не набрался премудрых немецких метафизиков в таком избытке, что даже при всем уважении к доктору Мэтьюрину не мог сдержаться и обдавал коллегу потоками цитат вперемежку с клубами табачного дыма. В плане личностном уживаться с ним было куда сложнее. Маклин редко мылся, за столом вел себя отвратительно, и обладал жуткой подозрительностью. А обнаружив, что доктор Мэтьюрин ирландец, дал полную волю нелюбви своей к англичанам. «Этте пройдохи с югха ничего не умэют дэлать как надо», — заявлял он. Да и вообще ничего не умели, пока Хантерс не натаскал их в анатомии. Они бесстыдно пользуются благами Унии, [16] при этом еще и презирают тех, кто лучше их. «Жалкое сборрище» оборванцев — где бы они были без шотландских генералов? Стивен не питал большой любви к английскому правительству за его обращение с Ирландией, по сути даже деятельно интриговал против него. Зато ощущал сильную привязанность к некоторым отдельно взятым англичанам и англичанкам, да и в любом случае не терпел хулы на эту страну ни из чьих уст, кроме своих собственных.
15
Крофтер — фермер-арендатор в Шотландии.
16
Имеется в виду объединение Англии и Шотландии, состоявшееся в 1707 г.
— Вы ошибаетесь, мистер Маклин, — отвечал Мэтьюрин, — полагая, что у англичан нет собственных генералов. Они есть, но, говоря начистоту, те из них, кто чего-нибудь стоит — лорд Веллингтон, скажем, — ирландцы. То же самое можно сказать и об их писателях. Но давайте же вернемся к теменному каналу и аномальным резцам нашей Otaria [17] — такими темпами мы не успеем составить описание даже половины семейства Phocidae [18] до прихода на Мыс. Куда там, до прихода в Англию! А образцы стремительно портятся. Умоляю, будьте осторожны с курительной трубкой, мистер Маклин! Она в опасной близости от банки со спиртом. Представьте, что случится пожар — тогда даже описанные нами образцы навсегда пропадут для науки.
17
Южно-африканский морской лев.
18
Т.е. тюленевых.
Дни Стивена пролетали в хлопотах и были, вопреки унылой атмосфере в кают-компании и недостатки Маклина, необычайно радостными. Вечера он обыкновенно проводил в капитанской каюте, музицируя с Джеком и Йорком, а корабль тем временем мчался вперед, повинуясь несгибаемой воле Уорнера. Частенько доктор и обедал у капитана, отдыхая от чисто флотских разговоров и спартанской неприхотливости кают-компании — офицерам «Ля Флеш» не на что было рассчитывать,
После одного из таких обедов, на котором присутствовали первый лейтенант, штурман и Форшоу, Стивен вышел на квартердек, дабы выветрить пары капитанского портвейна прежде, чем присоединиться к Маклину в корабельных недрах. Дувший дотоле в бакштаг устойчивый ветер постепенно слабел, и все сильнее заходил в корму, поэтому освежал мало, а солнце, вопреки предзакатному часу, палило сильнее обычного. Это был день починки одежды, и «фличи», рассыпавшись по передней части палубы вплоть до грот-мачты, несуетно орудовали иголкой с ниткой. Тут появился Уорнер, покрутил головой, оглядывая такелаж, потрогал брасы, и отдал команду. Спокойные группки, расположившиеся между орудиями, преобразовались в хаотичную массу. Раздались три свистка боцманской дудки, и хаос приобрел форму организации, еще свисток, и корабль обрядился лиселями. Лисель-спирты изогнулись, принимая нагрузку, скорость ощутимо возросла. Одновременно освежающий ветерок совсем перестал чувствоваться. Стивен снял китель и рассеянно стал его сворачивать; мысли ученого витали вокруг аномальной отарии, резцы которой имели по четыре корня. Если догадка, что это особый вид тюленя подтвердится, а это, скорее всего так, надо будет назвать его в честь Маклина. Вот будет отличная награда, отблеск славы более ценной, чем назначение на линейный корабль, а заодно перевесит не слишком вежливые реплики Стивена в недавнем разговоре, когда Маклин сильнее обычного напирал на англичан. Подобно большинству известных доктору шотландцев, Маклин, похоже, постоянно находился во власти ощущения некоей неполноценности, причем ощущения ядовитого. Странно, ирландцам это совсем не свойственно. А тем временем ситуация в обеих этих странах…
В этот миг целый дождь предметов: монеты мелкого достоинства, табакерка, коробочка с трутом, огниво, перочинный нож, два ланцета, портсигар с чирутами, Гораций формата одна двенадцатая, несколько изюмин, коллекция мелких костей и зубов, надкусанный сухарь, пролился на палубу из карманов неосторожно перевернутого кителя. Форшоу помог все собрать и показал доктору как следует по-настоящему, по-флотски складывать мундир, предостерег насчет образования заминок и выгорания на солнце и взялся лично отнести мундир Киллику, чтобы тот поместил его на вешалку в каюте мистера Мэтьюрина. Каюта, разумеется, располагалась внизу, но путь, избранный совершившим неожиданный прыжок мистером Форшоу, проходил почему-то через коечную сетку, где кроме скользкой ткани ничто не отделяло его от белопенной волны за бортом. Совершая пируэт между фоком и выдающимся дальше лиселем мичман поскользнулся — событие, которое должно было по идее заставить побледнеть самого мистера Форшоу, но лишь заставившее доктора Мэтьюрина обеспокоиться за судьбу своего кителя. В последний момент юноша ухватился за шкот, повисел на нем некоторое время, перешучиваясь с приятелем на рее, а затем исчез за пологом паруса, чувствуя себя в такой же безопасности, как детеныш орангутанга на родной пальме. Кстати, пока он, сверкая белозубой улыбкой на загорелом лице, с волосами, развевающимися по ветру, облаченный в парадный мундир из белых бриджей и синего кителя и туфли с серебряными пряжками, раскачивался на снастях, сравнение с обезьяной казалось очень даже уместным.
— Можете вы представить себе что-то более прекрасное? — раздался хрипловатый, резкий голос Уорнера.
— Затрудняюсь сказать, — ответил Стивен.
— Гнать вовсю под ярким солнцем всегда доставляло мне наслаждение, — выпалил Уорнер. — А теперь мы подняли все, что способен нести корабль.
— Превосходная коллекция парусов, честное слово, — кивнул Стивен.
И действительно, впечатляющая картина: парус над парусом, парус за парусом, тугие, округлые и трепещущие; огромные фигурные тени, затейливая геометрия снастей и голубое пространство, не оставили его равнодушным. Но если ему не в первый раз доводилось видеть корабль, идущий под бом-брамселями и пирамидой лиселей, и взрезающий синие волны с белым буруном, разбегающимся по бортам, не часто наблюдал он на лице собеседника такое выражение голода, смешанное еще с чем-то — удивлением, а скорее даже с восхищением, обожанием, нежностью.
«Бедняга, — подумалось ему. — Инстинкт слишком силен, непреодолим даже для флегматичной натуры. Если мое предположение верно, и Уорнер педераст, то его угрюмость легко объяснима. Стоит вспомнить, что творило желание со мной, как терзало оно мое сердце — а моя страсть дозволена, и воспета, и прославлена как возвышенная — то остается лишь удивляться, как эти люди ухитряются еще не разрушить себя полностью. Жестокая судьба оказаться запертым с этим томлением на корабле, где ничего не скрыть, но скрывать необходимо, и нет ни малейшего шанса скинуть маску».
«Фличи» вряд ли были смышленее любого другого экипажа на флоте, но насколько мог заметить доктор Мэтьюрин, прекрасно были осведомлены обо всем, что творится на борту. Бесконечные придирки и безжалостность Уорнера помогали им проникнуть в сущность его натуры. Они знали, что капитан — безразличный, ленивый и добродушный человек, не питающий особых склонностей преуспеть в избранной — или еще какой-либо — профессии; что он будет драться как положено, возникни такая необходимость — примеры имелись, — но искать боя не станет. Небольшой корвет устраивает его даже больше, чем отчаянный фрегат. И хотя Йорк предпочел бы служить на Средиземном море, где можно предаваться созерцанию греческих руин, он вполне счастлив доставлять почту из Индий и обратно, возложив обязанность вести корабль на распорядительного первого лейтенанта. Матросы знали, что боцман с плотником ухитрились переместить на удивление значительную часть припасов в труднодоступные места, и не сомневались, что припрятанное исчезнет, как только «Ля Флеш» придет на Мыс. Тайной оставалось только кто в доле.