Военная фортуна

О'Брайан Патрик

К несчастью, мичманы еще не улеглись. Самый бойкий из молодых джентльменов воспитывался у дяди, преподавателя Окфорда, и был инициатором веселых ночей. Эта оказалась одной из них, и через вату затычек до Стивена доносилось:

Капитан был очень зол. Окунул свой шпринт в фосфор. И теперь сияет он, Указуя на Босфор.

Снова и снова исполнялась эта песенка и всякий раз по завершении ее раздавался взрыв смеха. Похоже, с каждым повтором веселье разыгрывалось, и к четырем склянкам мичманы не успевали еще пропеть «был очень зол», как уже захлебывались от хохота.

«Четыре склянки уже, треклятые подло-свины», — проворчал Стивен, еще плотнее запихивая затычки. Пяти склянок он уже не услышал, провалившись в глубокий,

бездонный сон. Следующее его впечатление казалось крайним, всеобщим и необъяснимым насилием — Джек тряс его, вытягивая из койки и вопя: «Пожар! Пожар! Корабль горит! Быстро на палубу!».

Ничего не видя из-за дыма, Мэтьюрин схватил дневник и шкатулку с письменными принадлежностями, и последовал за путеводным фонарем Джека через опустевший орлоп-дек к носовому люку. Палуба мерцала, красные отблески окрашивали дым и паруса, время от времени языки пламени вырывались из главного люка. Змеились пожарные рукава, полуголые матросы налегали на помпы. Стивен, в одной сорочке, постоял с минуту, оценивая ситуацию, потом ринулся обратно к каюте, но едкий дым отогнал его, а спустя мгновение целый фонтан искр и огня взметнулся из светового люка. Грот- и крюйс-марсели и их просмоленный такелаж занялись в мгновение ока, горящие ошметки полетели на палубу, устраивая другие очаги. Бухты канатов, высохшие доски — все загоралось с неимоверной скоростью и силой. Вскоре, когда главный пожар охватил брошенный трюм, послышался оглушительный рев.

Матросы побросали помпы и побежали к поручням, глядя на капитана Йорка.

— Вахта правого борта, покинуть корабль! «Леопардовцы», в синий катер!

Все побежали вперед, туда, где были подтянуты к борту шлюпки. Суета была не панической, но достаточно жестокой для Стивена, которого сбили с ног и едва не затоптали. Он почувствовал, что его поднимают и услышал мощный клич Бондена: «Эй, посторонись! Дорогу!». Тут подоспел Баббингтон, ухватил доктора за ноги, и вдвоем они понесли своего подопечного к шлюпке.

— Всем на бак! — закричал Йорк. И через секунду скомандовал. — Вахте левого борта покинуть корабль!

Пламя теперь взметалось еще выше. Началась некоторая неразбериха, люди прыгали в воду, раздавались вопли: «Давайте же, сэр, уходите!». Но в зареве все еще виднелись фигуры Йорка, Уорнера и канонира, которые бегали вдоль палубы, стреляя из пушек, чтобы те не выпалили самовольно от разогрева и не попали нечаянно по шлюпкам. Последние три орудия грохнули залпом, и Йорк, последний человек на корабле, сиганул за борт.

— Отваливай! — скомандовал он, и его гичка ринулась вперед, возглавив процессию, гребцы налегали вовсю.

Через некоторое время матросы перестали грести и стали смотреть на свой корабль. Они смотрели и смотрели, не говоря ни слова. Через полчаса корвет взорвался. Громадная багровая вспышка разорвала небо, затем наступила кромешная тьма и послышался плеск обломков корпуса, мачт и реев, падающих во мраке в пустынное море.

Глава третья

Синий катер имел восемнадцать футов в длину и, приняв на борт тринадцать человек, был чрезмерно переполнен и угрожающе осел. Пассажиры сидели молча и большей части неподвижно, вжимаясь в жалкую тень, которую могли найти. Ее было до обидного мало под высоким тропическим солнцем, но теперь светило быстро катилось к закату, окрашивая западную сторону горизонта. Ощутимое облегчение, поскольку, сияя в зените, солнце было таким палящим, что его стоило назвать невыносимым, если бы им в любом случае не приходилось терпеть. Терпеть приходилось много чего помимо жары и тесноты: страх, голод, жажда, солнечные ожоги — и эти последние на данный момент представляли наибольшую угрозу.

Рубашки бедолаг пошли на создание лоскутного паруса, призванного доставить их через океан к Бразилии, и если лица и руки моряков давно покрылись темным загаром, спины оставались белыми. Те, у кого имелись косицы, распустили их, используя длинные волосы для спасения от солнца, но это была слабая защита от таких лучей, и тела потерпевших крушение вскоре сделались багровыми, кожа шелушилась, а то и вовсе слезала до мяса. Дело в том, что хотя катер был должным образом оснащен веслами, упорами для ног, мачтой и снастями, паруса его послужили предметом незаконных коммерческих операций боцмана на Мысе. Пропажу ловкач прикрыл, поместив в шлюпку тючок из парусины, набитый ветошью. Бушлатов в распоряжении пассажиров катера оказалось всего несколько штук, и их, предварительно смочив, передавали тем, кто сидел с солнечной стороны. Смена мест производилась в соответствии с воображаемыми склянками. Что до страха, то тот не покидал их с того момента, как

пришел на место облегчения после непосредственного бегства с горящего корабля. И еще более усилился после того, как шторм, налетевший в ту самую ночь пожара, разделил шлюпки. Это была серия шквалов, поднявших такое волнение, что морякам пришлось усесться на наветренный планширь, плотно прижавшись спинами и преграждая путь волнам, одновременно лихорадочно отчерпывая воду — на всех имелся один черпак и пара шляп. После этого случая страх поулегся до чего-то вроде непреходящей тревоги, умеряемой надеждой — капитан Обри заявил, что знает их местонахождение и берется довести до Сан-Сальвадора в Бразилии. А уж если был человек, способный вытащить из такой заварушки, так это Счастливчик Джек. Впрочем, в последние несколько дней страх возродился: галеты и вода подходили к концу, а ни рыбы, ни черепахи не встречалось на бескрайнем пространстве открытого синего моря. Даже капитану Обри, сидящему на кормовой банке и ведущему катер на вест, не под силу было извлечь дождь из девственно чистого неба или хоть на йоту нарастить кусочек сухаря, лежащего с ним рядом. Под банкой, бережно запечатанный и укрытый, стоял анкерок с последними пинтами пресной воды. На закате он раздаст по третьей части сухаря и по трети чашки воды — доктор дозволяет подмешать к ней немного забортной. И на этом все, анкерок почти опустеет. Можно будет слизывать росу с мачты, планширя и паруса — иногда она выпадает, — но на этом долго не протянешь, как и на урине, которую они поглощали всю последнюю неделю. Со среды Мэтьюрин указывает на птиц, которых, по его словам, нельзя встретить далее чем за несколько сотен миль от земли, и все несколько воспряли духом. Но при таком слабом неустойчивом ветре эти мили могут означать еще неделю, а если вдруг заштилеет, то сил грести у них не осталось. Люди сжевали все кожаные ремни и обувь, и когда кончатся галеты, конец всему. Никто не ныл, но все прекрасно понимали, что осталось недолго. И хотя надежда еще не была утрачена — скорее, утрачена не вполне — тревога тяжким гнетом нависала над шлюпкой.

— Смена, — прохрипел капитан.

Бушлаты смочили и передали тем, кому предстояло занять место на носу. Началось всеобщее движение. Но даже после пересадки общий порядок остался неизменным: капитан на кормовой банке, рядом с ним оба лейтенанта, дальше мичманы, потом «леопардовцы» и затем три «флича». Последних подобрали из воды — в суматохе они спрыгнули с корвета в море и потеряли свои шлюпки. Каждый располагался рядом со своими пожитками — иногда они представляли собой случайный набор вещей, схваченных на скорую руку, но подчас свидетельствовали о том, что их хозяин ценит выше всего. У Джека Обри рядом с сухарем лежали хронометр, тяжелая кавалерийская сабля, которой он пользовался много лет, и пара пистолетов. Он был обеспечен лучше большинства прочих, поскольку Киллик, будучи предупрежден одним из первых, успел захватить папку с капитанскими бумагами, лучшую подзорную трубу и полдюжины лучших, только что отутюженных оборчатых рубашек. Последние, впрочем, составляли теперь часть паруса. Баббингтон спас свой патент, Байрон — журналы и сертификаты, потребные для подтверждения его временного назначения на должность лейтенанта, а также секстант. Один из мичманов прихватил свой кортик, другие двое — серебряные ложки. Большинство из матросов сберегли свои кисеты, зачастую затейливо вышитые, мешочки для мелочей, ну и ножи, разумеется. Принадлежащая доктору Мэтьюрину шкатулка с письменным прибором стояла на его дневнике, увенчивал пирамиду новый парик. Самого доктора не было видно за исключением пальцев, цепляющихся за планширь — Стивен свисал в море. В воде не происходит потоотделения, к тому же организм может впитать немного влаги через поры кожи.

— Не подадите ли мне руку? — спросил он, подтягиваясь к борту.

Бонден встал, ветер подхватил его длинные волосы, сбросив на глаза. Старшина мотнул головой, откидывая пряди назад, внезапно замер, пристально посмотрел вдаль и обратился к Джеку:

— Парус, сэр! Справа по носу!

Никакая дисциплина, морская или сухопутная, не выдержит такого испытания. Когда Джек вскочил, его примеру последовали все на борту. Катер резко накренился под ветер и едва не зачерпнул воды.

— Всем сесть, чертовы бездельники! — рявкнул Обри. Это был дикий, нечеловеческий вопль.

Все безропотно поплюхались назад, потому как увидели то, что хотели — марсели в северной части горизонта. Джек поднялся на среднюю банку, устроился понадежнее и надолго припал к окуляру трубы. Видимость была превосходная — трижды во время всхода на волну ему удалось поймать корпус судна.

— Похоже, «индиец», — сказал капитан. — Бонден, Хардборд, Рейкс: сесть на планширь левого борта. Приготовиться.