Военные приключения. Выпуск 2
Шрифт:
За свое короткое пребывание в банде Петр не раз слышал подобные разговоры. Говорили бандиты с опаской, с оглядкой на двери, но, видно, не могли уже молчать, наболело. И по земле руки соскучились, и семьи, у кого они есть, ждут. И жить хочется. Не хочется умирать за чужое благополучие… Огульский знал о таких настроениях в банде и самых «опасных смутьянов» ликвидировал. Но с каждым днем, с каждой неудавшейся операцией «смутьянов» становилось все больше, а всех ведь не расстреляешь. Чтобы покрепче привязать к себе бандитов, он запугивал их Советской властью, суровостью ее законов, внушал им чувство страха и обреченности. Конечно, боязнь перед справедливым возмездием, расплатой за совершенные преступления жила в каждом бандите, часть из них осталась
У Петра уже не было времени на агитацию. В сложившейся ситуации ему оставалось только одно — в нужный момент изолировать Огульского, не дать ему возможности как-то влиять на банду, то есть любыми средствами лишить его власти. «Значит, — решил Петр, — мне нельзя выпускать главаря из бункера. И я не выпущу его, чего бы это мне ни стоило…»
…Ах, как медленно наступал рассвет! И как он был красив в зимнем лесу!..
Глядя на проступившие из ночи деревья с лохматыми, похожими на большие крылья птицы ветвями, на медленно плывшие в посветлевшем небе снежные облака, на мирную поляну впереди, по которой важно прохаживалось несколько ворон, Тамаров на мгновение даже забыл, зачем он здесь; отключился и с жадностью ловил этот удивительный, почти первозданный лик окружавшей его природы. И, зачарованный этой красотой, невольно вздрогнул, когда рядом с ним кто-то щелкнул затвором. А потом раздалась команда, и он, и все, кто был от него справа и слева, перебежками, от дерева к дереву, устремились вперед и только на самой опушке леса, перед поляной, вспугнув осторожных ворон, залегли….
Но наши цепи напугали не только ворон. Неожиданное их появление возле базы, причем со всех сторон, произвело на дежуривших в этот ранний час бандитов ошеломляющее впечатление. Лес, еще недавно мертвый, молчавший, вдруг на их глазах ожил, зашевелился, ощетинился и, казалось, пошел на них! Растерянность и оцепенение сменились паникой. Огневые точки безмолвствовали, потому что у пулеметов и минометов не было людей — за ними надо было еще бежать. Но побежали не за ними, а к Огульскому — он один может решить, что делать, хотя ясно и без него, что отступать некуда…
Огульский и его заместитель находились в заднем отсеке бункера, а Петр, перекрывая им путь к выходу, — в среднем; выйти из бункера он не мог, его без разрешения главаря не выпустила бы внутренняя охрана, да он и не стремился к этому. «В любом случае, как бы ни сложилась ситуация, — а она, Петр чувствовал, близка к развязке, — судьбу Огульского надо было решать здесь». О своей судьбе он старался не думать, давно знал, на что шел. В сущности, вся его сознательная жизнь никогда не принадлежала ему самому. И в годы войны, и когда стал чекистом. Он не жалел об этом. Честно выполнял свой долг. Без громких слов о любви к Родине. Он был сыном ее. С мальчишеских лет она заменила ему мать, выходила и воспитала. И потому не было для него большего счастья, чем служить ей верой и правдой, а в редкие минуты досуга любоваться ее неувядающей красотой…
Когда в бункер буквально влетел запыхавшийся, с испуганным лицом бандит, Петр пропустил его в задний отсек, потом достал из-под топчана припрятанный автомат и стал ждать. Он не слышал, о чем докладывал бандит, но раздавшийся вскоре крик взбешенного главаря услышали, наверное, все в бункере.
— Измена! — орал Огульский. — Где агент?!
Медлить было нельзя. Надо было опередить внутреннюю охрану, не дать ей опомниться, напасть на него с тыла. Двери отсеков закрывались изнутри, но сейчас та, за которой был Огульский, осталась незапертой. Петр с силой оттолкнул ее от себя ногой, и первое, что он успел разглядеть в густом
— Оружие на стол!.. Теперь опять к стене!..
Они молча выполнили приказ, и тогда Петр быстро, не сводя с них глаз, держа обоих под прицелом, закрыл дверь на задвижку. Мера была своевременная, потому что всполошившаяся, потревоженная выстрелами охрана уже бежала к отсеку.
— У вас сложное положение, — сказал заместитель.
— У вас тоже, — отпарировал Петр. — Я ведь могу им сказать, что это вы убили Огульского…
— Они вам не поверят.
— Поверят! Они сейчас всему поверят, даже тому, что это именно вы их предали… Но не будем пререкаться. Сейчас они начнут ломиться в дверь. Прикажите им уйти в первый отсек и ждать там вас. Из бункера пусть никто не выходит. Если спросят об Огульском, скажите, что он застрелился…
В дверь уже колотили. Кричали: «Где Огульский?! Пусть пан скажет, что делать?!»
После разговора с заместителем среди бандитов возник короткий спор, а потом все стихло. Ушли ли они в отсек, остались ли в бункере этого Петр не знал, он мог только на это надеяться. В охране Огульского состояли отпетые головорезы, которым уже нечего было терять. Покинув бункер, они могли принудить банду к сопротивлению, заставить ее дать нашим последний бой. Поэтому Петр и делал ставку на заместителя.
— База окружена, — сказал он ему. — Сопротивление бесполезно. Чтобы избежать кровопролития и облегчить свою участь, вы отдадите своим людям приказ — сложить оружие. Вы были правы — мне они не поверят и, стало быть, меня не послушают, потому что я для них чужой. Сейчас все зависит от вас…
— Вы так уверены, что я сделаю то, чего никогда не сделал бы Огульский? Почему?
— У вас нет другого выхода. Это во-первых. А во-вторых, хотя я совсем мало вас знаю, но уже успел оценить вас как человека, не лишенного разума, а главное, еще не до конца ослепленного ненавистью к нам, чем, кстати был просто неизлечимо болен ваш, теперь уже покойный, начальник… — Петр невольно бросил взгляд на распластавшийся возле стола, залитый кровью труп главаря. — Вы ведь не всегда с ним соглашались. Вспомните, как вы пытались убедить его в излишней и совершенно неоправданной жестокости по отношению к местному населению. Уговаривали вы его и увести банду в Польшу, потому что сомневались в успехе задуманной им диверсии с электростанцией…
— У вас неплохая память, — заметил с грустной усмешкой заместитель.
— Сейчас она мне понадобилась только для того, чтобы развязать вам руки. Что же касается ваших взглядов, то будем откровенны: вы не понимаете наших целей, но вы давно уже не верите и в справедливость той, навязанной вам вашими хозяевами борьбы, которую против нас ведете. Вы реально оцениваете обстановку, и я убежден, что только панический страх перед Огульским, перед его местью мешал вам выйти из бесперспективной игры, если, конечно, можно назвать «игрой» все то, что вы здесь творили…
— Колебания, признаюсь, были, — тихо сказал заместитель, — но…
— Ваши «но» мне понятны. Вы ждали подходящего случая, искали шанс. Теперь и то и другое у вас есть, так сказать, неожиданно для вас появилось. Постарайтесь сделать правильные выводы…
— Я их уже сделал. Приказывайте.
— Приказ я уже вам отдал, остается только его точно выполнить.
— Я готов.
У Петра, заметившего, как вытянулся заместитель, а следом за ним — и молодой бандит, невольно мелькнула мысль: «Сейчас вы на все готовы, лишь бы спасти свои шкуры. Но что бы вы сделали со мной, попадись я вам в руки?..»