Военные рассказы и очерки
Шрифт:
— А что, Знобов?
— Как же это, утекая, они складов не взорвали?
— Перепугались!
— Юнкера-то?
— Я все могу объяснить, товарищи! — завопил Семенов. — Снарядов-то в складах нету! Выходит, их генерал Сахаров действительно все увез.
— Ну и бандиты ж!
— Белогвардия, одним словом.
— Знобов, Знобов, сюда!
— Бегу.
— Снарядов нету, Знобов!
— Знаю. Вершинин доставит.
— Вершинина и не слышно и не видно.
Город
Еще на разъезде сторож говорил испуганно:
— Никаких восстаний не слышно. А мобыть, и есть — наше дело железнодорожное. Жалованье маленькое, ну и…
Борода у него была седоватая, как истлевший навоз, и пахло от него курятником.
На вокзале испуганно метались в комендантской офицеры, срывая погоны. У перрона радостно кричали с грузовиков шоферы. Из депо шли печально рабочие.
— Вершинин?
— Он.
Сердце замерло. С тоской поглядел Вершинин в бледно-серое морщинистое лицо рабочего:
— Чей будешь?
— Филонов. Убили Пеклеванова-то, Никита Егорыч. В депо он лежит, жена его с ним тама… А ты в депо или на крепость? Сын у меня там арестованный…
Из вагонов выскакивали с пулеметами, с винтовками партизаны. Были они почти все без шапок, с усталыми, узкими глазами.
— Нича нету?..
— Ставь пулемету…
— Машину давай, чернай!
Подходили грузовики. В комендантской звенели стекла и револьверные выстрелы. Какие-то бледные барышни ставили в буфет первого класса разорванное красное знамя.
— Грозно ты меня встретил, Илья Герасимыч! — скороговоркой прошептал Вершинин, подходя к телу Пеклеванова. — А мы тебе многие земли навоевали…
Быстро подошел отряд вооруженных карабинами рабочих. Кто-то приземистый, плечистый, в очках, с длинными волосами, низким басом спросил:
— Товарищ Вершинин, прикажете к крепости?
— Откуда?
— Лесопильный завод, склады, а также восставшая часть присоединилась. А сам я — параллельный центр…
— Как?
Действительно, странное слово! Даже раздавленная горем Маша, жена Пеклеванова, подняла глаза и взглянула на приземистого с удивлением. «Параллельный центр? Значит, он в самом деле существовал?» Но, вновь захваченная бурей своего горя, она забыла о параллельном центре. Она сказала только Вершинину:
— Может быть, в крепости она?
— Кто?
Он понял ее. Она говорила о Настасьюшке. «Не в этой ли телеге? Да нет, солдаты всё…»
На телеге привезли убитых.
Какая-то старуха в розовом платке плакала. Провели арестованного попа. Поп что-то весело рассказывал, конвойные хохотали.
На кучу шпал вскочил бритоусый американец и щелкнул подряд несколько раз кодаком.
— Этот, фотограф-то, откуда?
— Американец. Они только что нейтралитет, как японцы, объявили.
— Ну, тогда пускай.
— Восстание,
— Пеклеванов с Вершининым!..
— Э, глупости, не мешайте спать: всю ночь разрабатывали план обороны совместно с американцами…
— Они объявили нейтралитет!
— Ну, знаете, вы совсем спятили, голубчик.
Да, в штабе генерала Спасского ничего не знали.
Пышноволосые девушки стучали на машинках.
Офицеры с желтыми лампасами бегали по лестницам и по звонким, как скрипка, коридорам. В прихожей пела в клетке канарейка и на деревянном диване спал дневальный.
Сразу из-за угла выскочили грузовики. Глухо ухнула толпа, кидаясь в ворота. Зазвенели трамваи, загудели гудки автомобилей, и по лестницам кверху побежали партизаны.
На полу — опять бумаги, машинки испорченные, может быть, убитые люди.
По лестнице провели седенького, с розовыми ушками генерала. Убили его на последней ступеньке и оттащили к дивану, где дремал дневальный.
Бежал по лестнице партизан, поддерживая рукой живот. Лицо у него было серое, и, не пробежав половины лестницы, он закричал пронзительно и вдруг сморщился.
Завизжала женщина.
Канарейка в клетке все раскатистей насвистывала.
Провели толпу офицеров в подвал. Ни один из них не заметил лежащего у лестницы трупа генерала. Солдатик в голубых обмотках и бутсах стоял на часах у входа в подвал, где были заперты арестованные офицеры.
В руках у него английская бомба — было приказано: «В случае чего, крой туда бомбу — черт с ними».
В дверях подвала синело четырехугольное окошечко. За дверью часто, неразборчиво бормотали, словно молились…
Солдатик устало думал: «А ведь когда бомбу бросить, отскочит от окна или не отскочит?..»
Солдатик писал в свободное время стихи, но свободного времени было так мало, что он с войны принес лишь десяток стихотворений, каждое по шестнадцати строк.
Со стены крепости полковник Катин глядел в бинокль на город. Передавая бинокль адъютанту Бушману, он спросил:
— Белый флаг, кажется? Сдаются, Бушман?
— Естественно, господин полковник. Если у нас нет снарядов, то у них — подавно. Кроме того, по-видимому, приближается Незеласов.
Полковник в ярости ударил кулаком о кулак:
— Снарядов мне, снарядов! Я бы им показал белый флаг!
И, понизив голос, он сказал:
— А температура у моей дочери все повышается и повышается…
Короткое молчание. Адъютант спросил:
— Какие приказания относительно белого флага?
Они спустились в молчании со стены.
— Какие приказания? Поговорите с ними, Бушман. Обещайте жизнь.
— Жизнь, господин полковник?
— Даже господь бог не всегда исполняет свои обещания, что же делать нам, грешным?