Воевода
Шрифт:
— Когда слышим похвалу нашему преславному царю, то разгораемся любославием к произносящему эти похвалы, — вещал Терентий, обводя глазами людей на Красной площади, стоявших с обнажёнными головами. — Мы были воспитаны во тьме и привлекли к себе свет. Уподоблялся Богу, подвигшись принимать, благочестивый царь, наши мольбы и не слушай людей, влетающих в уши твои слухи ненадобные, подвигающих тебя на гнев, ибо если кто и явится тебе врагом, то Бог тебе будет другом. Бог, который освятил тебя в утробе матерней, сохранил неведомою силою от всех врагов и устроил на престоле царском, Бог укрепил тебя и утвердил
Царевич, спешившись и сняв шапку, со смиренным, казалось бы, видом слушал речь Терентия, однако внутренне насторожился, когда тот завёл речь о людях, «влетающих» в царские уши «слухи ненадобные».
«Это он о моих больших боярах говорит или о польских советниках? — подумал Димитрий. — Или хитрый поп, может, тайное прослышал о том, что иезуитов с собой вожу? Надо ухо востро держать!»
Не подав виду, что обратил внимание на намёки, царевич с благоговением троекратно, согласно обычаю, облобызал икону Божьей Матери из Благовещенского собора, которой благословил его святой отец.
— Наш, православный батюшка царь! — прошёл облегчённо ропот по толпе. — А злые языки баяли, будто то польский перевёртыш!
Благолепие момента смазали польские музыканты. Желая усилить праздничность происходящего, они что было силы ударили в литавры и задудели в трубы, наигрывая весёлую польскую мелодию.
Народ зашумел:
— Басурманы! Церковное пение испохабили!
Царевич тем временем вместе со всем кортежем направился в Кремль. Встречавшие его Голицын и Басманов хотели было его препроводить во дворец Бориса, но Димитрий только сверкнул глазами:
— Ноги моей там не будет! Приказываю снести до основания змеиное гнездо.
— Мы же тебе там опочивальню приготовили, — растерянно сказал постельничий Семён Шапкин.
— Перенесите во дворец Фёдора, моего старшего брата, — приказал царевич. — А пока побываю в усыпальнице моих предков.
В Архангельском соборе он рукой коснулся мраморного саркофага Ивана Грозного.
— Здесь покоится отец мой! — сказал с царским величием Димитрий и поцеловал надгробие.
Польские офицеры, которые, к ужасу священнослужителей, толпой последовали за ним в собор, обменялись понимающими усмешками: они помнили «царька» совсем другим, чем сейчас, — робким и суетливым, заискивающе просящим помощи шляхтичей. Димитрий, не скупившийся на слёзы, тем не менее заметил эти усмешки. Заметил и запомнил.
Из Архангельского собора он отправился в Грановитую палату. Польские эскадроны выстроились под окнами, развернув свои знамёна. Усевшись поглубже на трон так, что короткие ноги не доставали пола и свободно болтались, он внимательно осмотрел бояр, сидевших по лавкам. Были здесь и старые, родовитые — Мстиславский, Воротынский, Шуйские, Голицыны, были новые — Татев, Лыков, Басманов...
Царевич, облокотившись боком на поручень трона, рассматривал их с ироническим видом, радуясь, что «начальные» бояре теперь не будут иметь той силы, что прежде. Неожиданно он резко выпрямился, подозвал жестом Петра Басманова:
— А где Васька Шуйский?
Тот бросил вопрошающий взгляд на среднего брата, Дмитрия:
— Где?
— Уж ты прости, царь-батюшка, занедужил наш братец Василий, лихоманка замучила...
— Проверь, — негромко сказал царевич Басманову. — Уж не гордыней ли та болезнь называется?
За стенами дворца не прекращался многоголосый шум.
— Что там ещё? — встревожился Димитрий.
— Народ с площади не расходится, — объяснил Басманов.
— Чего им неймётся? — досадливо поморщился тот.
— Ждут твоего прощения. Что не будешь их казнить, велишь миловать.
— Не хочу я с ними сегодня говорить, устал, — капризно сказал царевич. — Пусть Бельский, мой дядя, к ним выйдет.
Бельский не заставил себя упрашивать — ему лишь бы покрасоваться перед москвичами, сколько времени в безвестности провёл. Выехав к Лобному месту, он зычно прокричал, что царь прощает всех и велит расходиться по домам. Не удержался и ещё раз рассказал, как прятал царевича на своей груди от подлого Бориса и что теперь царь не пожалеет денег, чтобы облагодетельствовать всех, кто помог ему получить отцовский стол.
Тем временем царевич попросил у своего секретаря Яна Бучинского географическую карту России и стал советоваться с боярами, кого из верных людей послать воеводой в тот или иной город. Как только называлась та или иная фамилия, бояре начинали спорить, знатный или худородный назначенный воевода, похваляясь друг перед другом знанием княжеских родословных.
Димитрий каждый раз обрывал их с досадой:
— Да я ведь не про то спрашиваю, какого рода Иван Дмитриевич Хворостинин, из старой знати или, как вы говорите, из опричников, а про то, способен ли он астраханцев в повиновении держать, сможет ли разумно управлять и не оробеет ли, если на него вражеское войско придёт? Я думаю, что справится, потому что он — верный нам человек!
Сверяясь с географической картой, Димитрий называл города один за другим. В Смоленск решено было послать воеводой Ивана Семёновича Куракина, в Белгород — Данилу Ивановича Мезенкова, в Дивны — Петра Ивановича Буйносова... Когда черёд дошёл до пограничного города Царёва-Борисова, царевич твёрдо сказал:
— Впредь быть этому городу названием Царёв-город. Негоже при жизни давать своё имя новому городу!
Утвердила дума, хотя начальные бояре хмурились, и другое решение Димитрия — снять опалу с родов Нагих и Романовых и вернуть им боярство и все их старые вотчины, а также отдать им вотчины Годуновых. Дядька царевича, Михайла Нагой, был назначен конюшим. Получил назначение главой Стрелецкого приказа Пётр Басманов.
Наконец, когда все росписи по Разрядному приказу были сделаны, Димитрий резво соскочил с трона:
— Всё! Пошли обедать.
Не успел и одного шага сделать, как с удивлением увидел, что старенькие Мстиславский и Воротынский цепко ухватили его под руки.
— Вы чего, аки псы, вцепились? — спросил удивлённо.
— Не положено государю одному идти, — воркующим голоском сказал Фёдор Иванович. — Когда царь вдет куда, его обязательно должны поддерживать бояре.
Димитрий пожал плечами, но подчинился. Пока дошли до столовой, сменилось ещё несколько пар бояр, отпихивавших друг друга при оспаривании чести, кому вести государя.