Воевода
Шрифт:
— Я истинный царевич! Ты мне веришь, Пётр?
— Конечно, верю, государь! Потому и служу тебе не на жизнь, а на смерть.
— Так вот, скажу самое тайное: я царевич, но не угличский, понимаешь?
— А какой же ещё? — тупо уставился на него Басманов.
— Я сын старшего брата Ивана Грозного, его племянник, и тоже — Димитрий...
Царевич подробно рассказал о своём происхождении.
— Вот теперь ты всё знаешь! — закончил он.
— А кто ещё знает? — торопливо спросил Басманов.
— В Польше — Лев Сапега, ну, и мой воспитатель, а здесь — инокиня Марфа, бывшая царица. Она меня благословила и нательный крест своего сына отдала. Вот он!
Царевич расстегнул рубаху и достал обсыпанный бриллиантами платиновый крест. Поцеловал его и, слегка помешкав, вдруг протянул Басманову:
— Целуй!
— Что ты, государь! — даже попятился от такой неслыханной чести Басманов.
— Целуй и поклянись, что сохранишь эту тайну, даже если на смерть надо будет пойти.
Басманов долго и прямо смотрел в глаза Димитрию, потом бережно взял в руки крест, потянув за золотую цепочку, и впился в него губами.
— Ну и ладно, — сказал наконец царевич. — Верю. Теперь ты понимаешь, что для меня значит свидетельство Шуйского? Ведь ещё несколько дней назад он с Лобного места, в присутствии моих гонцов Пушкина и Плещеева, во всеуслышание сказал, что царевич был подменен, что зарезали попова сына, а теперь — «чёрт знает кто»!
Басманов покачал головой:
— Лукав Васька. Видишь, и сейчас сказался больным. Когда надо было Фёдора Годунова с трона сбросить, он признал в тебе царевича. Но тогда ты ещё был далеко.
А как скинули, сам, видать, возмечтал о престоле. Вот и начал тайные козни чинить...
— Ну, Фёдор Конь, похоже, не поверил. А интересно, что это за птица — Костька-лекарь? Небось уже трепал моё имя всуе на посадах?
— Лекарь уже ничего трепать не будет, — махнул головой Басманов.
— Откуда ты знаешь?
— А откуда я вообще узнал об этом разговоре? — улыбнулся Басманов.
— Понятно. Значит, он и донёс?
Басманов кивнул, но лицо его снова приняло озабоченное выражение.
— Если бы Шуйский случайно обронил это в разговоре с двумя знакомыми, было бы полбеды. У меня в Сыскном уже несколько купчишек сидят. Вот они действительно бродили по лавкам и передавали слова Шуйского, деи, угличский царевич доподлинно был зарезан.
— Отрубить болтунам головы, — вскипел Димитрий, — а Шуйского схватить немедля.
— Дело, государь, — ответил Басманов. — Только разреши всех троих братьев взять, чтобы разом с этим осиным гнездом покончить.
— Я думным боярам обещал никого из них не трогать, — растерянно возразил Димитрий.
— Правильно, но в том случае, если они не пойдут против тебя, — живо ответил Басманов. — Поверь мне, государь, не будет тебе спокойного царствия, пока Шуйские живы. Да и остальных остерегаться надо. Пока мы одни, я хотел о твоей охране сказать. Полякам бы я не доверял. Знаю, знаю, что ты хочешь сказать: они с тобой с самого начала. Однако вспомни, как шляхтичи бросили тебя под Новгородом-Северским, когда у тебя денег не хватило, чтобы с ними расплатиться! Ты уверен, что, если кто-то заплатит им больше, чем ты, они сохранят тебе верность? То-то!
— Где же найти таких, кого не подкупить? — тоскливо спросил царевич, и в его глазах Басманов вновь прочёл затаённый страх.
— Есть такие! — сразу ответил тот как о давно обдуманном. — Это немцы. Если уж они принесли присягу, будут хранить верность до гроба. Поэтому я предлагаю: чтоб поляков да и казаков пока не обидеть, поручить им наружную охрану дворца и Кремля. Со временем, когда я стрельцов себе подчиню, мы их и здесь заменим. А внутри дворца пусть службу несут только немцы: всех стольников и стряпчих — с глаз долой. Их дело — только торжественные церемонии!
— Добро, — согласился Димитрий. — Приведи ко мне командира этих немцев!
Так Жак де Маржере предстал перед светлыми, точнее, тёмно-серыми очами царевича, ожидавшего его в полутёмном зале дворца.
— Как зовут?
— В полку меня кличут на немецкий лад — Якоб Маржерет.
— А ты разве не немец?
— Нет, француз, ваше величество.
Димитрий оживился:
— Я слышал много интересного о твоём короле Генрихе. Ты с ним знаком?
— Конечно, ваше величество, и очень хорошо! Я ведь воевал под его знамёнами, когда он ещё был принцем Наваррским. О, это был могучий воин! Мог один обернуть вспять сотню хорошо вооружённых всадников!
— Почему же ты расстался с ним?
Маржере вздохнул:
— Кончилась война! Генрих победил и стал королём. И притом...
— Что, что — притом?
Маржере помялся, потом всё же сказал:
— Притом — я ведь гугенот!
— Ну и что такого? Мой секретарь Ян Бучинский тоже гугенот, однако он предан мне, несмотря на разницу в вероисповедании!
— Генрих тоже был гугенотом, и мы вместе воевали с католиками. Однако когда он стал королём, одновременно стал и католиком.
— Почему?
— Так потребовал папа, иначе он бы не благословил Генриха на трон.
Царевич даже заёрзал на кресле:
— Значит, Генрих стал католиком, чтобы стать королём?
— Именно так! — подтвердил Маржере. — Он сказал слова, которые облетели всю Францию: «Корона стоит двух обеден!»
— Так и сказал? — расхохотался Димитрий, очень довольный услышанным. — Какой молодец! А почему ты всё же уехал от своего государя? Обиделся, что он сменил веру, так?
— Нет, я по-прежнему нежно люблю своего короля и готов отдать за него свою жизнь. Но я воин, а войны во Франции больше не предвидится. Кроме того, при дворе слишком много католиков, и бедному гугеноту трудно рассчитывать на карьеру и богатство. Так я очутился в Италии, затем в Трансильвании воевал с турками — и вот теперь здесь!