Воевода
Шрифт:
Поспешала к Калуге и армия Болотникова. Орел без боя перешёл на сторону наступавших, Трубецкой едва унёс ноги к Туле, а затем вместе с Воротынским отступил к Москве. Без единого выстрела были взяты Волхов, Белев, Воротынск. В Воротынске задержались, ожидая вестей из Калуги. Но там, по-видимому, воевода сохранял верность правительству.
Конрад Буссов, донельзя довольный течением событий, старался почаще попадаться на глаза Болотникову. Зная хорошо калужскую округу, подсказывал, где легче добыть провиант. Иван Исаевич привечал немца, а заодно и его приятеля Давида Гилберта, часто по вечерам зазывал в свой шатёр на ужин, любил расспрашивать о европейских странах, проявляя и сам знание тамошних обычаев. Конрад понимал, что Болотникову довелось поколесить в тамошних местах. У немца вызывала чувство жгучего любопытства судьба этого необыкновенного человека.
Однажды вечером, когда чаша с мёдом несколько раз обошла гостей, Конрад набрался смелости и упрекнул Болотникова, что тот сам вступает в рукопашный бой.
— Предводитель, чтобы видеть всю картину сражения и принимать решение, должен находиться сзади, — выговаривал он Болотникову. — А ты, Иван Исаевич, норовишь сам в пекло. Можешь без головы остаться — значит, и армия твоя тоже будет без головы.
Болотников, против ожидания, не вспылил и легко согласился:
— Ты прав, рыцарь. Я после боя зачастую сам себя кляну. Но когда вижу, что мои воины готовы отступить, не могу удержаться, чтобы не помочь. Вот скажи, рыцарь, ты наверняка благородного происхождения?
Буссову очень хотелось похвастаться, но он почему-то не смог соврать под взглядом пристальных серых глаз. Смешавшись, пробормотал:
— Я простой воин. У меня не было знатных родителей. Всем, чего я достиг, обязан лишь самому себе.
Болотникова такое чистосердечное признание неожиданно обрадовало:
— И я лишь простой воин, был когда-то холопом князя Андрея Телятевского. Это уже потом кое-что познал в жизни...
Гости напряжённо ждали продолжения рассказа.
— Когда голод случился в царствование Бориса, князь собрал нас всех, своих дружинников, и сказал, что отпускает на все четыре стороны, потому что и самому скоро есть нечего будет. Что делать? Отправился я на низ Волги. Там, как говорили, жизнь посытнее. Пристал к вольному казачеству, благо Бог силушку дал. Воевали с татарами, до Крыма доходили. Тут несчастье приключилось: в полон меня нехристи взяли. Погнали меня на невольничий рынок, а там турок купил для военного корабля гребцом. Несколько лет я веслом отмахал. Все, кто со мной на корабль попали, перемерли от натуги или в бою погибли. А я вот живуч оказался. Я да один испанец ещё. Высокий, худой, но жилистый. Подружились мы с ним. Вот замечательный человек, благороднейший.
Его бичом хлопнут, а он о прекрасном стихи читает. Мечтал, чтобы царство настоящее возрождалось, которое бы всю несправедливость на земле уничтожило.
— А как звали этого испанца? — поинтересовался Конрад.
— Мигель. Вроде как Михаил по-нашему, Мигель Сервантес. Это настоящий рыцарь, без страха и упрёка! Когда нас окружил венецианский флот и заставил турок сдаться, только нас расковали, я хотел размозжить цепью голову нашему надсмотрщику — главному мучителю. А он схватил меня за руку и воскликнул: «Оставь его, Иван! Он такой же раб, как и мы. Пусть теперь сам поплавает гребцом».
— А что было потом? — не удержался от вопроса Гилберт.
— Мы расстались с Мигелем в Венеции. Он отправился в свою Испанию, а я решил постранствовать. Когда я был в пределах Римской империи, то узнал, что в Венгрии собирают добровольцев для войны с турками, и не раздумывая отправился туда, чтобы отомстить за причинённые мне обиды.
— И сколько же ты убил янычар?
— Ровно столько, сколько шрамов от бича на моей спине, — девятнадцать. А когда сразил последнего, девятнадцатого, то решил, что месть моя удовлетворена, и отправился домой. В Польше я услышал о том, что царь Димитрий Иванович жив и живёт у тестя в Самборе. Я отправился туда, чтобы поступить на государеву службу.
— И как отнёсся к тебе государь? — спросил Конрад.
— Сначала с подозрением. Только убедившись, что я давно не был в России и поэтому не могу никак принадлежать к числу заговорщиков, что пытались убить государя, меня допустили к нему. Димитрий Иванович был со мной очень милостив. Узнав, что я на войне с турками не разбогател, приказал мне выдать тридцать дукатов. «Дал бы больше, но я сам бежал из Москвы нищ и наг!» Потом подробно расспросил меня, в каких сражениях я участвовал, предложил мне стать во главе его войска, что собралось в Путивле. Он вручил мне грамоту, где говорилось о моём назначении воеводой, шубу со своего плеча и вот этот палаш. «Поезжай с этим письмом к князю Шаховскому. Он выдаст тебе из моей казны достаточно денег и поставит начальником над несколькими тысячами воинов». Я поклялся, что готов отдать жизнь за своего государя. На прощание он мне сказал: «Всем, кого встретишь, говори, не скрывая, что видел меня здесь, в Польше, что я действительно таков, каков есть!»
Болотников произнёс эти слова с неподдельным жаром. «Бедняга! — подумал Буссов. — Как же тебя бессовестно надули! Сказать ему правду? Но он же знает, что я предупредил Димитрия о заговоре. Нет, говорить ничего нельзя, иначе мне не поручиться за целость своей головы...»
Гонцы из Калуги не прибыли и на следующий день.
— Не знаю, что и предположить! — растерянно говорил Буссов Болотникову. — Когда я уезжал в Путивль, многие из калужских жителей говорили мне, что, как только войска истинного государя подойдут достаточно близко, они тут же откажутся от присяги Шуйскому.
Разгадку привёз гонец, посланный Болотниковым в Калугу:
— Дорога на Калугу перекрыта московским войском, нас поджидают!
Схваченный дозорными «язык» показал, что Шуйский направил против него почти все оставшиеся в его распоряжении силы. Войско возглавляет брат царя Иван Шуйский, а с ним боярин князь Борис Татев и окольничий Михаил Татищев. К ним присоединился с остатком своей армии Юрий Трубецкой, отсиживавшийся до того в Калуге. Против Истомы Пашкова к Серпухову Шуйский послал небольшой отряд под командованием воевод Владимира Кольцова-Масальского и Бориса Нащокина.
Болотников вынужден был принять бой в неблагоприятных для него условиях: враг основательно закрепился в устье Угры, впадающей в Оку. Лихая атака кавалеристов Беззубцева была остановлена дружными залпами пушек.
— Только зря людей теряем, — проскрипел зубами Болотников, оглядывая берег, усыпанный трупами его воинов.
Он велел дать сигнал к отходу. Противник продолжал уже бесполезную пальбу, но преследовать не решился. Болотников обосновался в верном ему Алексине, и туда пришла долгожданная весть о восстании в Калуге. Как только Трубецкой оставил крепость, чтобы присоединиться к Шуйскому, горожане восстали. Царские войска вынуждены были быстрым ходом ретироваться к Москве, а Болотников как победитель вошёл в Калугу.
Въезжавшему в город Болотникову калужане устроили, как они считали, приятный сюрприз. Подъезжая к воротам, он услышал дружные выстрелы. Подскакав поближе, увидел подвешенного за ноги человека, в которого горожане стреляли из пищалей.
— Кто это?
— Князь Барятинский. Не хотел крест целовать законному государю нашему Димитрию Ивановичу! — радостно ответствовали жители.
Иван Исаевич поморщился, но вынужден был смолчать, чтобы с самого начала не испортить отношения с калужанами. Он не терпел бессмысленного кровопролития. Всех непокорных дворян, которых приводили к нему в других городах, он приказывал отправлять в Путивль, чтобы суд над ними совершил сам государь.