Воевода
Шрифт:
Уже к вечеру дозорные Пашкова вновь гарцевали у царского села Коломенского, поджидая подхода основных сил.
Через два дня, под вечер, к Коломенскому подошла рать Болотникова. Иван Исаевич в сопровождении своих атаманов и советников сразу направился ко дворцу, где веселился Истома Пашков со своими приближёнными.
— Что же ты, Истома, договор нарушаешь? — спросил гигант громоподобным голосом, пренебрегая привычными приветствиями. — Я тебя жду под Серпуховом, а ты, глядь, уже здесь окопался.
— Война есть война, всего не усмотришь заранее, — зло огрызнулся Пашков, возмущённый тоном Болотникова. — Пока ты от Ивана Шуйского бегал, я главное боярское войско наголову разбил. Что же, прикажешь сидеть и ждать, пока они снова с силами соберутся?
— Садись-ка лучше, Иван Исаевич, со своими дружками да выпей добрую чашу вина за нашу победу. Завтра будем с тобой в Кремле. Ох же я и высеку от души этого пройдоху Ваську Шубника, — весело произнёс Ляпунов, с бесцеремонным любопытством разглядывая Болотникова.
Болотников грузно сел на скамью, шумно вздохнул, покосился на говорившего:
— А ты кто таков?
— Ляпунов Прокопий. Чай, слышал про такого?
— Слышал.
Болотников помягчел и уважительно поглядел на знаменитого рязанского возмутителя спокойствия. Был Ляпунов хоть и невысокого роста, но почти с таким же могучим разворотом плеч. Чёрные глаза смотрели с озорным вызовом.
— Ты насчёт Кремля всерьёз аль шуткуешь?
— Написали мы московскому миру, чтоб выдали они добром братьев Шуйских нам на расправу. К завтрему ждём ответа.
— А если москвичи не поклонятся? Брать Москву штурмом?
Ляпунов отрицательно мотнул головой:
— Силёнок не хватит. Ты с собой всего тысяч двадцать привёл? Да и у нас с Истомой пятнадцати не будет.
— Так у Шуйского, если вам верить, совсем войска не осталось. Всех разогнали.
— В своём доме и заяц храбрый становится. А вокруг Москвы три крепостных стана, не считая кремлёвских укреплений. Нахрапом не возьмёшь!
— Значит — осада, — размышлял Болотников. — С юга и с запада дороги мы перерезали. Надо бы на Тверь и Ярославль пути закрыть, чтобы помощь ниоткуда не поступала. Но осада — дело долгое. Конечно, лучше бы миром решить, не допустить нового кровопролития. Эх, если бы государь поскорее прибыл... Чего он тянет? Ведь договорились же...
Ляпунов с кривой усмешкой поглядел на Болотникова.
— Ты чего уставился? Не веришь? Вот, смотри.
Он швырнул на стол грамоту так, что весомо брякнула красная печать, прикреплённая к свитку.
— Здесь отписано, — сказал Ляпунов, читая грамоту, — что ты поставлен государем главным над всеми войсками...
— Точно! — подтвердил Болотников, победоносно поглядев на Пашкова. — Почему я на Истому и осерчал. Негоже своевольничать...
— Меня Шаховской главным военачальником назначил! — вспылил тот. — И ранее, чем тебя!
— А меня — сам государь! О чём тут спорить?
— Ладно, пусть будет так, как тут писано! — сказал Ляпунов, возвращая грамоту и поднимаясь.
С утра под Москвой раздался колокольный перезвон. Выяснилось, что Шуйский и патриарх Гермоген ездят по церквам, где вместе с прихожанами с плачем замаливают грехи. В городе был установлен многодневный пост, который при начавшемся голоде был весьма кстати. Повсеместно священники читали «Повесть» благовещенского протопопа Терентия о пришедшем к нему видении: якобы явились ему во сне Богородица и Христос. Богородица просила помиловать москвичей, а Христос обличал их «окаянные и судные дела».
Московский посад медлил с ответом на воззвание Пашкова и Ляпунова. Тогда Болотников приказал написать новые подмётные листы, где призывал москвичей от имени Димитрия Ивановича крушить дома и усадьбы всех бояр и других именитых людей города и делить между собой их имущество, считая всех имущих виновными в заговоре против царя. Зная, как легко подвигнуть московскую голытьбу на разбой, да ещё вдобавок в условиях голода и страшной дороговизны на всё съестное, именитые люди встревожились. В стан Болотникова была послана всем миром избранная представительная делегация.
Чтоб не раздражать Болотникова, члены делегации от лица всего посада сразу же выразили полнейшую готовность беспрепятственно открыть «государеву» войску ворота Москвы, но при одном условии — чтобы москвичи воочию убедились, что Димитрий Иванович жив. Напрасно горячился Иван Исаевич, потрясая регалиями, подаренными ему государем, напрасно зачитывал жалованную грамоту. Посадские не спорили с ним, но твердили одно — они хотят видеть живого царя.
Болотников, видя несгибаемое упорство делегатов, вынужден был временно прервать переговоры, посылая одного гонца за другим в Путивль с отчаянным призывом к государю — немедля прибыть к Москве.
Отсрочка в переговорах была на руку Шуйскому. Каждому из жителей Москвы было определено место на крепостных стенах. Обороной командовали Иван Шуйский и Михаил Скопин-Шуйский, показавшие себя за последнее время наиболее боеспособными воеводами. Они как следует укрепили свой лагерь в Замоскворечье, как раз напротив лагеря мятежников.
Все стольники, в том числе и Пожарский, по-прежнему несли службу не в Кремле, а в полках. Князь часто выезжал с дозорным разъездом в поле, расположенное между лагерями, где лихо гарцевали казаки, выкрикивая обидные насмешки в адрес обороняющихся. Нередко удальцы из рядов москвичей вызывали насмешников на поединок. За боем наблюдали болельщики с обеих сторон.
Однажды Пожарский заметил в поле всадника, коренастая фигура которого показалась ему знакомой. Остановив жестом руки дозорных, следовавших за ним, Дмитрий опустил копьё и пришпорил коня. Приблизившись, он узнал Прокопия Ляпунова. Тот тоже узнал Пожарского и радостно закричал:
— Мил друг! Вот кого давно не встречал! Позволь, а ты разве не был под Троицком?
— Был, — односложно ответил Дмитрий.
— Каково я московских служивых нагайкой хлестал, а? — зычно захохотал Прокопий.