Воевода
Шрифт:
В честь победы над Казанским царством в Москве у Кремля был заложен первый камень Покровского собора, или, как его назовут позже, храма Василия Блаженного. В церквях и соборах Москвы каждый день шли молебны, православные христиане возносили хвалу Спасителю за то, что помог одолеть разбойную орду. Да правились и панихиды по тысячам убиенных в сечах русичей. Радость и горе шли рука об руку, ибо по-иному и не могло быть в жестокой битве.
В палаты Адашевых минувшая война не принесла потерь. Все трое — отец и два сына — побывали в пекле боевых действий и вернулись домой живы и здоровы. И женщины без мужей
— Спасибо тебе, семеюшка, за доченьку. Она, как две капли воды, похожа на нас.
— Старалась, — ответила с улыбкой Глафира.
Больше месяца Даниил отдыхал в семейном кругу, иной раз целые дни проводил с сыном, которому пошёл пятый год. Он гулял с ним по Москве, ходил в гости к Ивану Пономарю, у которого семья тоже богатела. Даша принесла ему сына, и в честь побратима Иван назвал его Даниилом. Сынку шёл уже второй годик.
— Может, мы твою волю преступили, назвав Данилушкой? — спросил Иван.
— Вот уж нет. Раз крестным отцом не довелось быть из-за Казани, так хоть имя моё умножится.
— Сказано — лучше не придумаешь, — согласился Иван.
И пили за Даниила второго хмельное и вспоминали казанское хождение. Чего бы не радоваться жизни? Однако у воеводы Даниила Адашева что-то бередило душу, и к сладости победы примешивался некий солёный вкус. Будто он, делая всё старательно, что-то не довёл до конца, и теперь надо было исправить изъян. Только вот как его найти? Странным было это состояние. И когда Даниил опускал голову и взор его тускнел, Иван спрашивал побратима:
— Что-то тебя гложет, Данилушка. Поделись, и полегчает.
— Гложет, Ванюша, а что, пока не могу выразить словом. Будто мы молотили цепами, а зёрен с горстку намолотили. Будто эта горстка и есть Казань, кою мы воевали.
— Спорить с тобой не буду, брат, ты дальше видишь воеводским оком. Так думай, головушка светлая, авось найдёшь прореху, куда намолоченное зерно утекло.
— Верно, Ванюша, говоришь, прореху надо искать. Да, может, малым усилием и собрать потерянное зерно, оно ой как нужно русичам.
Этот разговор двух витязей за гостевым столом не остался праздным. Продолжение его вылилось у Даниила в долгие размышления, когда он уже в одиночестве думал над тем, чему был свидетелем в Казанском царстве и что побуждало к беспокойству после взятия Казани. И постепенно Даниилу всё стало ясно. Словно обозрев с высоты птичьего полёта огромный Приволжский и Прикамско-Вятский край, где жили башкиры, мари, мордва, черемисы, чуваши и татары, взятие только одной Казани не сулило долгого мира Руси. Даже приведение Чувашии в 1551 году через клятву к «правде государю-царю и великому князю служити и дани и оброки всякие платити» не могло успокоить прозорливых русских государевых мужей, что мирная жизнь наступила в том краю на веки вечные. После взятия Казани сама Казанская земля могла вспыхнуть от малой искры. Чтобы этого не случилось, считал Даниил, там пока нужно не только словом добра и дружбы увещевать татарский и иные соседние
Обеспокоенный тревожными размышлениями, Даниил как-то ранним ноябрьским утром отправился на Красную площадь. Там были ряды мордвы, удмуртов, черемисов, и у этих торговых людей можно было узнать разные новости из их земель. Одевшись попроще, в видавший виды кафтан, в котором уже ходил в Казань, в потёртую баранью шапку, прихватив лоток, где ещё оставались товары, Даниил отправился на торг. Придя в ряды черемисов, он открыл лоток и стал зазывать покупателей:
— Вот нитки, вот иголки! Подходи, покупай! — покрикивал он.
Но торговля у Даниила шла не бойко, и покупатели были всё больше иногородние, ноне из дальних мест. Он по обличью сразу же отличил человека из Среднего Поволжья. Купцы-то были, однако они вели торг с лета и сами мало ведали, что происходит в их землях. Даниил уже подумывал сходить на торг в Замоскворечье, но тут подошёл к нему торговый гость лет сорока, среднего роста, плотный. На плечах у него висели две связки уздечек. Взяв катушку ниток, он осмотрел её, плутовато прищурил глаза и спросил:
— А что, в Казани в сентябре не продавал их?
— В Казани отродясь не был, — не раздумывая ответил Даниил.
— И в Свияжске не был? Да никак твой брательник пушки на плотах мимо Васильсурска гнал. И не у тебя в обозе коня под Разнежьем стрелой сразили? А может, ещё что сказать?
— Ну, говори. — Мужик приглянулся Даниилу.
— Ой, воевода, не морочь мне голову. Я ведь охотник из Васильсурска. Кого увижу один раз, на всю жизнь запомню. Видел я тебя и под Казанью, в подкопе. Под Даирову башню мы провожали тебя втроём, когда ты осматривал крепь.
— Ну, и что тебе надо от меня?
— Да ничего. Вот встретил и рад. Как видишь, Господь помог встретиться.
Даниил усмехнулся, подумал, что ему нечего скрываться от этого русича.
— Верно, ползал я под Даирову башню. Грязь под ногами в четверть запомнилась, а не ты.
— А я впереди полз. Ты мой зад лишь видел. — Купец весело рассмеялся, да тут же посерьёзнел: — Ты, батюшка-воевода, выслушай меня. Я ведь только вчера пришёл на торг, да и не купец я, а мастеровой, но вот нужда привела в стольный град...
— Подожди, волжанин. Как тебя звать?
— Степаном Игнашевым, сын Лыков.
— А я Даниил, сын Адашев. Слушай, что скажу. Давай поторгуем, сколько Бог даст, а потом пойдём ко мне, медовухи выпьем, Казань вспомним.
— Эх, батюшка-воевода, ласку твою принял бы, да нужда за грудки схватила, выговориться велит. А там будет поздно.
— Ладно, айда в питейную избу. Вот и выложишь свою маету.
До питейной избы было близко, находилась она сразу за торговыми рядами, манила теплом и усладой. Но пока в ней было малолюдно. Даниил нашёл в глубине избы свободный стол, направился к нему, целовальника по пути поманил: