Воевода
Шрифт:
Иван Пономарь и Борис Салтыков-Морозов искали князя Мамич-Бердея долго, пока не посмотрели в лица всех убитых и раненых. Его среди них не оказалось.
— Экая досада, — заметил воевода. — Да волк и есть волк: умеет уходить от опасности.
Воины Пономаря очистили дорогу от убитых черемисов и коней, собрали оружие, положили в сани, туда же посадили раненых черемисов, и конный строй с обозом двинулся к Свияжску.
В сече за Свияжск победа тоже осталась за русскими. Черемисов было более пяти тысяч, но они оказались под двойным огнём. В них били со стен из пушек и пищалей, их разили в спины из пищалей и стрелами, их кололи мечами и рубили саблями. Им не было спасения ещё и по той причине, что их обуял страх, лишив воли сопротивляться.
— Не знаю, что с ними делать, — посетовал князь Микулинский.
— Ты продай их в рабство, — пошутил Даниил.
— Тебе легко шутить: сейчас в седло и вольный казак, — серьёзно отозвался князь Семён. — А у меня с кормом плохо. Не получил я от Разрядного приказа ни денег на прокорм, ни зерна, ни хлеба.
— Так царский наместник под боком, к нему и поедем с нами. А можно и так: уведу полон в Казань, пусть там мой батюшка распорядится.
Уже смеркалось, когда усталые воины Адашева вошли в крепость. Даниил решил дать им отдых до утра, да и сам нуждался в нём. Князь Микулинский позвал его к себе в воеводский покой. Там же был воевода Салтыков-Морозов. Он попросил, чтобы Даниил позвал Ивана Пономаря.
— Хочу ещё раз поблагодарить моего спасителя, — сказал воевода.
— Он заслуживает того. Так уж повелось, что Ванюша всё время спасает кого-то.
Той порой князь Микулинский и его помощники накрыли стол в большой трапезной. Да и кстати: все были голодны. К тому же победа над черемисами давала им право выпить по кубку хмельного. Они так и поступили.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ПОХОД НА ВЯТКУ И КАМУ
Вернувшись в Казань, Даниил Адашев получил много поздравлений с победой над черемисами. Ему особенно была приятна похвала отца:
— Ты, Данилушка, проявил истинный дар воеводы. Так всегда били врагов лучшие сыны отечества: неожиданно, дерзко и смело. Я отпишу государю о твоих делах, жди от него милости.
— Спасибо, батюшка, за похвалу. Только добыта победа не мною одним. Воинство наше проявило дух и жажду победы. Жаловал бы я их золотыми, будь они у меня. Да многих, однако, лишь крестом на холмике земли могу пожаловать.
— Много ли потерял ратников? — спросил отец.
— Бог миловал. Да и то немало: сто двадцать три русича пали. Ещё двое тысяцких — Ермолай и Анисим. Славные воины были. Думаю, кем заменить. Совета у тебя хочу спросить. Вот ты ноне нам званую трапезу думаешь устроить, тысяцких, сотских зовёшь. А могу ли я сказать при всех, что своей волей ставлю тысяцкими Ивана Пономаря да Степана Лыкова — воинов отменных?
Фёдор Григорьевич задумался. Знал он, что такое повышение идёт через Разрядный приказ. Да ведь приказ-то в Москве, а Даниилу завтра выступать на Вятку. Пришли вести, что в Мешинском городке черемисы, удмурты и татары вновь собирают орду. Потому надо, чтобы полк шёл с надёжными младшими воеводами. Что ж, сотский Иван Пономарь по всем статьям надёжен и достоин — вот ему и быть тысяцким первой тысячи. А Степан? Хорош воин, ничего не скажешь: умён, быстр, смел. Так ведь всего десятский и роду неведомо какого. Нет, со Степаном надо обождать. Однако... И воевода-боярин выразил свои размышления просто и справедливо, всё в пределах власти, данной ему государем:
— Мой тебе совет такой, Данилушка. У тебя нет власти поднимать воины выше десятского и сотского. Тысяцкий во власти Разрядного приказа. И моей здесь,
— Да, батюшка.
— А кто у тебя сотским за Ермолаем?
— Никита Грошев из боярских детей.
— Так вот его я возвышаю в тысяцкие на место Анисима. Степану же твоему славному ты дашь сотского и поставишь за Пономарём на место Никиты Грошева. Справедливо это?
— Да, батюшка. Я бы лучше не придумал.
— Ну то-то. А теперь зови тысяцких и сотских на трапезу. Тут и выразим нашу волю.
Скоро, однако, Даниилу не удалось уйти на Вятку. Навалилась непогода, февральские метели закрутили так, что день за днём ни зги не видно. Все дороги замело, с полями сравняло. А по оврагам, по лощинам навалило снегу столько, что лошадь могла скрыться с головой. Ни о каком походе думать даже не приходилось. Воины, а с ними и воеводы маялись от безделья и хватались за любую работу. В последние дни февраля оказалось, что подошли к концу дрова, а морозы, несмотря на метели, стояли такие сильные, что птицы на лету замерзали. Тут уж волей-неволей надо было идти в лес на заготовку дров. Желающих, однако, нашлось много: ведь каждый третий в полку был или охотником, или лесорубом, и им такая непогода в привычку. Сотни три воинов несколько дней с конными упряжками уходили в лес заготавливать дрова. Едва пополнив запасы дров и изжив одну беду, полк оказался перед новой напастью, и не только полк Адашева, но и все воины Казани и даже горожане. Казанский базар давно пустовал, потому как по метельным дорогам никто не вёз на базар продукты. Некоторым подспорьем стала для голодающих воинов конина. Во время боя под Свияжском полк Адашева захватил у черемисов более полутора тысяч коней, и, чтобы они не пали от бескормицы, их пускали на убой.
Март в Казанском крае никому не принёс радости. Следом за метелями с морозами нагрянула оттепель, да такая сильная, что казалось, вот-вот вскроются реки. По дорогам вовсё было ни пройти, ни проехать. Даже без саней кони не могли двигаться, увязая по живот в снежной каше.
Встречаясь с отцом, Даниил сетовал на непогоду и на голод в полку. А тут ещё поползли разные слухи. Будто бы вверх по Волге восставшие черемисы, мордва, удмурты, несмотря на плохую погоду, подходили к русским поволжским городам, осаждали их и даже брали приступом. Орды якобы опустошили нижегородские и даже муромские земли. И однажды вечером Фёдор Григорьевич с болью в голосе заявил:
— Скоро нас, Данилушка, отошьют от Руси. Дошли до меня слухи от последнего гонца о том, что сам царь, а с ним и дума, и государевы мужи хотят отказаться от борьбы за Среднее Поволжье. И что же тогда будет? Говорят, боярин Семён Ростовский тайно встречался с литовским послом и сказал ему без обиняков, что «Казань царю и великому князю не удержать, и он покинет её».
— Ну уж нет, батюшка, тому не бывать, что сказал боярин Ростовский, — довольно уверенно ответил Даниил. — Вот схлынет непогода, и мы возьмёмся за поганых черемисов и других язычников.
— Дай-то Бог, Данилушка, — взбодрился Фёдор Григорьевич.
Сын, однако, отметил, что настроение у отца никудышное и он устал от воеводства: года давали себя знать и ему пора было на покой. Надо было как-то сообщить Поместному и Разрядному приказам, чтобы позаботились о новом воеводе для Казани. Но пока у Даниила не было таких возможностей.
Наконец-то наступила настоящая весна. В начале апреля на Волге прошёл ледоход, началось половодье. А по первой полой воде пришли из Москвы суда, привезли войску провиант, стряпчие пополнили пустую казну на содержание ратников. Можно было подумать о новом наступлении на восставших поволжан. Вновь заговорили о том, что нужно в первую очередь разгромить гнездовище черемисов, мордвы и удмуртов, засевших в Мешинском городке. И едва подсохли дороги, как полк Даниила Адашева выступил из Казани в поход. Прощаясь с отцом, Даниил сказал: