Волчица
Шрифт:
В эту минуту, она по своему обыкновению, пришла навестить короля в его собственных апартаментах. Оба они ждали этого момента, как лучшего в течение всего дня, потому что искренно любили друг друга, несмотря на разницу взглядов, характера и воспитания. Комната, в которой они находились, была простая, без всяких излишних украшений, наполнявших прочую часть дворца. По разбросанным по ней склянкам с маслом и стальным опилкам, она напоминала скорее мастерскую ремесленника, чем жилище короля. Самого Людовика, усердно полировавшего какой-то замок, сидя в своем кресле, также легко было принять за простого слесаря. Большой кожаный фартук, закрывавший его придворный костюм и орденскую ленту, в беспорядке падающие волосы, капли пота на лбу и выпачканные руки, все свидетельствовало о его любимой работе. Какой поразительный контраст с царственной женщиной, стоявшей перед ним, с дочерью стольких императоров, в каждом движении которой, в каждой складке ее роскошного и изящного платья, виднелся неоспоримый отпечаток высокого происхождения и воспитания. Понятно, почему она называла его своим Вулканом, жалуясь в шутку, что сама Венера не могла бы выманить это закопченное божество из его кузницы.
А между тем, Мария-Антуанетта не переставала уважать своего мужа даже в те минуты, когда мысль ее возносилась до недосягаемых для него высот. Она умела не замечать его слабости, оправдывать его предрассудки; принимала на себя его промахи и приписывала ему все мудрые и благородные начинания, принадлежащие ей самой. Людовик, любивший в ней сначала ее молодость и красоту, ее детски добродушную веселость и грацию, научился с течением времени ценить ее за более существенные достоинства. Насколько его нерешительный, хотя и благородный характер поддавался постороннему руководству, он охотнее всего подчинялся влиянию жены.
Но относительно так называемых «опубликованных писем», король решил действовать по-своему. Действительно, трудно поверить, чтобы такое злоупотребление властью могло существовать в цивилизованной стране. Бланки этих ордеров, за подписью и печатью короля, мог покупать всякий, даже не за слишком высокую цену, и потом, вписав имя жертвы, заключать ее, без суда и расправы, в живую могилу. Людовик XVI, склонный вообще к полумерам и чувствовавший, подобно своему расточительному предшественнику, болезненное отвращение поступать круто, ограничился запрещением выпускать новые бланки, вместо того, чтобы уничтожить уже существовавшие, и вот на этом– то пункте он решил поставить на своем.
– Я хочу управлять кроткими мерами, – сказал он, ставя на стол замок, который полировал, чтобы полюбоваться им со стороны как каким-нибудь высоким произведением искусства, – для меня невыносима была-бы мысль, что мне повинуются не из любви, а из отвратительного чувства страха. Я не мог бы ни есть, ни пить, ни спать, ни охотиться со спокойным духом, если бы думал, что народ мой трепещет при одном упоминании моего имени… Я лучше согласился бы быть ремесленником, в поте лица добывающим свой хлеб!
Он вытер пот со лба и, надо сознаться, смотрел в эту минуту именно тем, кем мечтал быть.
– И ты не был бы несчастлив в этой скромной доле, друг мой, – отвечала она грустно-шутливо. – Сознайся, что тебе приятнее работать над этим замком восемь часов подряд, чем восемь минут совещаться с министрами о новом налоге или объявлении войны!
– Да, есть много положений в жизни, более желательных, чем положение короля, а в особенности, короля Франции, – отвечал он. – Когда я ставлю замок на бюро, я делаю это по-своему, своими собственными инструментами. Моя пила идет куда я хочу и мне не приходится нести ответственность за ошибки предшественника. Да, право было бы лучше для меня, если бы первый из Капетингов был действительно мясником в Париже, а потомки его, все до последнего, оставались лавочниками…
Дочь Mapии-Tepeзии сдержала свою улыбку, но добрая жена не могла скрыть слез, выступивших ей на глаза.
– Ты был бы безопаснее и, может быть, все мы были бы счастливее, – сказала она. – Ты бы работал для меня и для детей, и мы гораздо больше оставались бы вместе, чем теперь.
Он тихо засмеялся.
– Вы забываете, сударыня, что для простого слесаря мала вероятность жениться на дочери императрицы!
Mapия-Антуанетта откинула назад свою красивую голову.
– А вы напоминаете мне, сударь, об обязанностях, о которых я было позабыла; об обязанностях, о которых я не имею права забывать, пока я королева Франции. Я надеюсь, ваше величество, что вы удостоите меня сегодня своим посещением и будете присутствовать за моим карточным столом.
Улыбка исчезла с его лица, заменившись выражением неудовольствия и досады.
– Только в таком случае, если не будет высокой игры. Она утомляет и расстраивает меня. Довольно уже! Я не одобряю ее по многим причинам… Я уже столько раз говорил об этом.
Королева ласково провела рукой по его разгоряченному лбу.
– Ваше величество, примите совет своей королевы, – сказала она. – Друг мой, неужели ты откажешь в просьбе своей жены?
Более сильная воля взяла верх. Людовик поднес к губам холодную, белую руку своей жены, в комической нерешимости прошелся раза два по комнате и, наконец, принялся снова за свою работу, как человек, который решился «дать убедить себя».
– Ты знаешь, что такое двор в это время года, – продолжала Мария-Антуанетта. – Летом, у нас есть музыка на террасах, танцы при лунном свете, прогулки по саду; наши добрые горожане приходят и уходят без всякого приглашения и всегда найдется, о чем посмеяться. Я стала француженкой до конца ногтей и утверждаю вместе с моими соотечественницами, что развлечения составляют жизненную необходимость.
– Но неужели тебя может занимать проигрыш тысячи франков на одну карту? По-моему гораздо приятнее лечь спать.
– Это занимает мой штат. Это привлекает ко двору тех, кто оставался бы в Париже, или, еще хуже, зарылся бы в провинции. Мы должны стараться окружить себя дворянством. Цель эта не может быть ни слишком велика, ни слишком сильна; ей может быть придется выдержать больше, чем ты предполагаешь. А так как никто не хочет приходить без карт, то нечего делать, приходится развертывать столы и закладывать банк.
– Так лучше пусть играют в каваньоль или в лото. Эти игры, по крайней мере, не так разорительны.
– Каваньоль и лото годились в прошлом поколении. К тому же, ведь и то и другое так надоело тебе. Последний раз как мы играли, ты зевал так, что граф д\'Артуа спрятал все свои марки в шляпу, из боязни, как он сказал, чтобы ты не проглотил весь стол.
– Брат мой записной игрок. Ты напрасно поощряешь его. Мне досадно теперь, что мы поехали на скачки в Булонский лес, смотреть его лошадь, Короля Пипина, тем более что она была побита. Английские лошади, английские грумы, английские сапоги, английские манеры и английские ругательства вовсе не пристали французу.