Волчица
Шрифт:
Первой мыслью его было сопротивляться, но двадцать мушкетеров, при сержанте, показались слишком сильным противником даже для ирландца, и потому он довольно вежливо отдал свою шпагу, прося, чтобы ему возвратили ее, как только разъяснится это неприятное недоразумение.
– Недоразумение! – сурово возразил сержант. – Мы не ошибаемся в подобных случаях. Вы должны следовать за мной.
– Но, друг мой, я вам говорю, что это невозможно! – продолжал пленник; – меня могли бы арестовать только за долги, а его величество не станет вмешиваться в такой пустяк, как счет портного! Вы должны, по крайней мере, оставить меня на свободе еще час –
– Если бы даже у вас было любовное дело, я, к сожалению, не мог бы помочь вам, – отвечал тот вежливо, но твердо.
И, несмотря на убеждения ирландца, что весь отряд может сопровождать его на место поединка, оцепить его, во избежание помехи, и тихо и спокойно подождать окончания дуэли, сержант без дальнейших церемоний увел пленника с собой, сдал его губернатору де Лоне и взял установленную расписку у тех роковых ворот, в которые многие входили с тем, чтобы не выйти больше.
А маркиз де Вокур между тем, в лихорадочном нетерпении и беспокойстве, ходил взад и вперед по комнате, проклиная и своего лакея, и кофе, и утро, и грязь, и погоду, и всех секундантов вместе за их равнодушие и всех ирландцев за их неаккуратность. Подождав насколько возможно, так как никакие соображения не могли заставить его опоздать на место поединка, де Вокур вынужден был, наконец, идти один, в состоянии величайшего раздражения, утешая себя только смутной надеждой, что, может быть, Фицджеральд не понял его и встретит прямо у трех сосен.
Отпустив свой экипаж, с приказанием возвратиться домой, он быстро пошел вперед, по направлению к соснам, чтобы наверстать потерянное время и быстрее заставить вращаться кровь, застывавшую в холодном, сыром воздухе, в то же время беспокойно ища глазами своего друга.
В десяти шагах ничего нельзя было различить перед собой. Густой туман обволакивал стволы деревьев, придавая им фантастические размеры и очертания, цепляясь за ветви, скапливаясь на них и падая тяжелыми каплями, гораздо более неприятными и наводящими уныние, чем настоящий дождь.
«Он, верно, заблудился в этом проклятом тумане, – подумал де Вокур, подходя один к трем соснам. – И не мудрено, когда нельзя различить конца собственной шпаги! Ага, нет! Я ошибся. Браво! Вон он…»
Но вместо Фицджеральда, он увидел, казавшуюся гигантской в туманном воздухе, фигуру своего противника, подобно ему одиноко прохаживающегося взад и вперед.
Они поклонились друг другу с изысканной вежливостью, обязательной для каждого истинного джентльмена, намеревающегося нанести смертельный удар своему противнику, и каждому показалось, что видит на лице другого выражение удивления и обманутого ожидания. Оба как будто ждали прибытия кого-то или чего-то, без чего нельзя было начинать.
Молчать было неловко, а говорить не позволял этикет. Монтарба достал свою табакерку и протянул ее маркизу с низким и почтительным поклоном. Тот, приняв понюшку табака, ответил с еще более изысканной вежливостью, доходившей почти до смешного.
Ни тот ни другой не сказали ни слова. Тишину нарушали только капли, падающие с деревьев. Но вот один из противников чихнул, другой молча взглянул на него.
Положение становилось окончательно комичным. Наконец, по мокрой траве послышались чьи-то негромкие шаги, и из тумана показалась закутанная в плащ фигура.
– Это Фицджеральд! – воскликнул маркиз.
– Это обожатель Леони! – подумал Монтарба. Оба поклонились вновь пришедшему, и де Вокур,
– Я имею удовольствие говорить с моим секундантом, – сказал граф Арнольд, горя нетерпением не менее своего противника. – Будьте так добры спросить маркиза, почему он здесь один?
– Потрудитесь сообщить графу Арнольду де Монтарба, – отвечал маркиз, – что тут произошло какое-то странное недоразумение. Вo всяком случае, это не по моей вине. Делать нечего! Мы люди честные, и вы будете, может быть, так добры заменить обоих секундантов…
Незнакомец поклонился, не снимая, однако, ни шляпы, ни плаща, который закрывал ему лицо.
– Вы оказываете мне большую честь, господа, – отвечал он. – Но при подобных обстоятельствах вы позволите мне действовать по своему собственному усмотрению.
Монтарба вздрогнул. Что-то в голосе незнакомца напоминало ему Головореза, но нет, этот был тоньше, с черными усами и бородой и массой густых черных волос.
– Занимайте ваши места, господа, – продолжала таинственная личность, вынимая длинную шпагу и проведя концом ее прямую линию по обложенной дерном земле.
– Ни один из вас не должен переступать этой черты, и вы будете так любезны драться через мою шпагу. Таков обычай в нашей стране и только на таких условиях я согласен действовать за двоих. К бою, господа и начинайте!
Противники, казалось, были удивлены, однако сбросили свои плащи и шляпы и встали по местам.
Незнакомец, по-прежнему закутанный в плащ, уперся концом своей длинной шпаги в сделанную им черту у ног сражающихся и ревниво стал следить за каждым их движением, напрягая все члены, все мускулы, точно готовясь к прыжку. Ни чей глаз не моргнул, ни один нерв, казалось, не дрогнул, хотя роковые клинки звенели и сверкали всего на расстоянии одной шпаги, скрещиваясь, увертываясь и отбивая друг друга в этом смертельном бою. Сначала шансы казались равными, но де Вокур приберегал свои силы к тому моменту, когда ему удастся вызвать противника на способ нападения, для которого он изобрел свой знаменитый контрудар. В подобном состязании, малейшее неравенство в искусстве, должно вознаграждаться большими усилиями со стороны слабейшего. Грудь Монтарба уже тяжело подымалась и мускулы начинали неметь от напряжения, когда его противник стоял еще крепко и твердо, как скала.
Но вот искусным ложным выходом ему удалось вызвать то нападение, которого он желал… Задыхающийся, сбитый с толку и введенный в заблуждение, Монтарба дал ряд неистовых и бесцельных ударов, которые маркиз парировал все плотнее и плотнее, пока грудь противника не оказалась открытой для его знаменитого удара.
Но в этот самый момент, шпага де Вокура получила неожиданный удар снизу и знакомый голос, который Монтарба успел узнать в эту решительную минуту, шепнул ему на ухо:
– Скорее, Арнольд, под руку ему, и он мертвый.
Едва были произнесены эти слова, как де Вокур падал уже с глубоким стоном и с оставшейся в нем половиной шпаги его противника, переломившейся недалеко от рукоятки. Незнакомец сорвал с головы, щек и подбородка массу фальшивых волос, припал головой к плечу Монтарба и залился горячили слезами.
– Леони, – сказал граф Арнольд, обнимая рукой ее талию, – он действительно боец первой руки. Если бы не ты, так не он, а я лежал бы на этом месте. Ты еще раз спасла мне жизнь, Леони.
Она быстрым движением отерла свои слезы.