Волчица
Шрифт:
– Нет еще! – воскликнула она. – Мы должны бежать, не теряя ни минуты. Вы можете прикоснуться к нему, Арнольд? Какой вы бесстрашный! Переверните его и вытащите клинок из его груди. Вот так! теперь нет никаких доказательств. Этот туман положительное благодеяние, уйдем скорее, пока он не рассеялся!
Оставив маркиза умирать без всякой помощи, Монтарба, едва успевши прийти в себя от удивления, покорно дал увести себя обратно в Париж, по самым пустынным улицам. Прошло довольно долгое время, пока он решился расспросить Леони об ее переодевании и благовременном прибытии на место поединка, но Волчица очень неохотно отвечала на его расспросы.
После сильного возбуждения наступила неизбежная
– Я не могла придумать ничего другого, – оправдывалась она, как будто он более всякого другого имел право судить ее. – Времени оставалось так мало, а у людей так мало энергии, когда дело касается других. Что я могла сделать? Что бы вы сделали на моем месте? Арнольд, граф Арнольд, вы не должны осуждать меня за это!
– Я был бы чудовище, если б осуждал, – отвечал он чистосердечно. – Но, Леони, вы еще не объяснили мне, что сталось с Фицджеральдом. Он сам говорил мне, что будет секундантом де Вокура.
– Есть различные средства и способы, – отвечала она уклончиво. – Я не стану рассказывать вам всего. Впрочем, нет, я расскажу. Зачем нам иметь тайны друг от друга? Я преспокойно отправила ирландца в Бастилию. Это очень просто. Его засадили сегодня утром до восьми часов!
– Бедный Фицджеральд! Это довольно крутая мера. Но ведь его выпустят, конечно, Леони? Если вы могли посадить его, так, вероятно, можете и освободить.
– Будьте спокойны, вся эта куча мусора должна пасть! Когда сено загорится, крысы должны сами подумать о спасении.
Глава тринадцатая
Женщина, принесшая тяжелые жертвы мужчине, забывшая ради него, гордость, предрассудки и прежние правила жизни, неизменно становится его рабой, по какому-то странному принципу мены между обоими полами, но которому одна из сторон непременно берет все и не дает ничего. После того как Волчица спасла жизнь графа Арнольда ценою гнусного, предательского кровопролития, она перестала скрывать от себя, что он для нее дороже брата, партии, к которой она принадлежала, и отечества; дороже ее репутации, дороже счастья всей жизни и самого воздуха, которым она дышала.
Нечего и говорить, что Монтарба широко пользовался ее привязанностью, для преследования собственных целей, с истинно мужской расточительностью, отличающейся более неблагодарностью, чем возвышенным благородством. Она снабжала его деньгами, получаемыми ею от революционных клубов и дома орлеанов для содействия делу революции; помогала ему в среде его новых друзей, ободряя, поддерживая и покровительствуя ему; мало того, она согласилась даже, по его желанию, участвовать в заговоре, имевшем целью оклеветать и опозорить чистейшую, благороднейшую и беззащитнейшую женщину в стране! Бесшабашные политики, желавшие управлять французским народом посредством худших его страстей, не стеснялись в употребляемых ими средствах. Из всего своего гнусного арсенала, они искуснее всего употребляли ядовитые стрелы злословия, направленные против королевы. Слова и молчание, действия и бездействие одинаково объяснялись против нее. Предусмотрительность и твердость становилась у них подозрительностью и тиранией. Если король действовал без совета жены, ее называли бесполезным бременем для страны; если же следовал ее совету, ее обвиняли в преступном вмешательстве в дела народа. Они не станут терпеть юбок во главе своего правительства.
За то, что Мария-Антуанетта ясно видела недостаток твердости и дальновидности в Неккере и не одобряла его лояльности общественному мнению, ее называли врагом своего народа: за то, что она стремилась поддержать авторитет короля, как оплота для всех в предстоящей буре, ее клеймили именем деспота, тирана, изменницы австриячки, отравлявшей представителей Франции.
Но ее уязвляли до глубины души другими, более худшими клеветами. Она перенесла бы обвинения в нетерпимости, равнодушии и неспособности, но болезненно содрогалась и жестоко страдала перед молвой, приписывающей ей, верной жене и любящей матери, нескромные и постыдные слова и поступки. Гнусные рассказы повторялись даже при дворе, бессовестные пасквили ходили по городу, и все это исходило, прежде всего, от тех самых принцев, королевской крови, которые по всем принципам рыцарства, и благородства, даже простой порядочности и честности, должны были первые восстать на ее защиту.
Что герцог Орлеанский принимал деятельное участие в этой изменнической шайке, внушает нам мало удивления, когда мы вникаем хорошенько в характер этого недостойного ренегата; но, что на основании гнусных слухов было официально отнято право льготы от освидетельствования, дарованное дворцам графов д\'Артуа и Прованского, доказывает нам, как тяжело было положение королевы, получавшей удары от близких друзей и имевшей врагов в самом дворце.
Монтарба, по самой природе своей, всегда брал на себя первенствующую роль во всех предприятиях, в которых участвовал, как в деле, так и в интриге, прокладывая себе свой собственный путь. Его изощренная фантазия придумала новый способ очернить репутацию королевы, чтобы таким образом отомстить ей за нанесенное его самолюбию оскорбление и в то же время подвинуть вперед дело, которому он служил теперь, поколебав ее влияние, как главной опоры трона. Пусть только народ убедится своими глазами, что она дурная женщина и даже непоколебимая привязанность короля не в состоянии будет вытащить ее из грязи. Но для выполнения этого плана, ему нужно было содействие Леони, и она отдала ему это содействие также беззаветно, как давно уже отдала свое сердце.
Они были вместе в отеле Монтарба. Леони, не стесняясь более, приходила к нему во все часы и при всевозможных обстоятельствах. Она с радостью переносила упреки брата и порицание своих друзей; она гордилась позором и горем, ради графа Арнольда, который щедро наделял ее и тем и другим.
– Волчица, – сказал он, обняв ее рукою за талию с той фамильярностью, которая служит первым шагом к равнодушию и презрению, – хотела бы ты поехать сегодня на маскарад?
– С тобой?
– Разумеется; это понятно само собой. Театральная зала будет битком набита. Я уже взял ложу.
Легкий румянец удовольствия покрыл ее лицо, придав ему необычную красоту.
– Это очень мило с вашей стороны, – отвечала она. – Я буду очень рада. Мы можем быть вместе и можем быть одни.
– Точно также как здесь, – возразил он, сдерживая улыбку и думая про себя, что уединение, хотя бы и вдвоем, не составляет еще цели, для которой ездят в общество.
– Но Леони, Волчица, как мне называть тебя? Я не хочу быть эгоистом и скрывать твою красоту от всех поклонников. А сегодня у тебя будет их больше чем когда-нибудь. Я велел приготовить тебе такое чудесное платье!
Леони бросила на него быстрый, неспокойный взгляд. Такая необычная любезность означала, что потребуются новые жертвы с ее стороны, и она с беспокойством и тревогой старалась разгадать, в чем будет состоять эта жертва. Однако для всякой женщины вопрос о вечернем туалете всегда остается одним из самых важных, и потому первым ее вопросом было:
– Белое атласное?
– Да, белое атласное с мелким жемчугом. Право, я немало потрудился над ним, а между тем я не менее всякого другого знаю толк в этом деле. У австриячки будет точно такое же, понимаете вы, в чем дело, Леони?