Волчицы из Машкуля
Шрифт:
— Да, но чтобы потом вернуться домой… — пробормотала Мари.
— Ну и ну, — заметила с удивлением Розина, — с чего бы это вы стали такой пугливой, ведь в лесу вы никогда ничего не боитесь — ни днем ни ночью? Я что-то вас не узнаю!
— Неважно! Розина, останься.
— Вот еще! Уже целых полчаса, как я вам помогаю, и теперь могу со спокойной совестью уйти.
— Да, конечно, но дело не только в этом.
— А в чем же?
— Я хотела тебе сказать…
— Что?
— Но… знаешь, этот бедный юноша не сможет остаться здесь на целую ночь.
— А где же он заночует? — спросила Розина.
— Не знаю, но ему надо найти комнату.
— И не говорить господину маркизу?
— Правда, ведь мой отец не знает… Боже мой, что же делать?.. Вот, господин Мишель, это все из-за вас!
— Мадемуазель, — произнес Мишель, — раз вы настаиваете, я готов уйти.
— Кто вам об этом сказал? — встрепенулась Мари. — Наоборот, оставайтесь.
— Мадемуазель Мари, мне в голову пришла одна мысль, — вмешалась в разговор молодых людей Розина.
— Какая? — спросила девушка.
— А если я поговорю с мадемуазель Бертой?
— Нет, — ответила Мари с поспешностью, удивившей ее самое, — нет, это бесполезно! Я с ней сама поговорю, когда спущусь вниз после того, как господин Мишель закончит, наконец, свой злополучный ужин.
— Ну, тогда я пошла вниз, — сказала Розина.
Мари не стала ее задерживать.
Розина вышла, оставив молодых людей наедине.
IV
ГЛАВА, КОТОРАЯ ЗАКОНЧИЛАСЬ СОВСЕМ НЕ ТАК, КАК ОЖИДАЛА МАРИ
Крошечная комнатенка, если, конечно, можно так назвать похожее на голубятню помещение, куда забрались наши молодые герои, освещалась только отраженным от входной двери светом лампы, оставлявшей тонуть в темноте почти весь чердак.
Мишель по-прежнему находился на куче овса. Стоя на коленях и пытаясь скорее скрыть свое смущение, чем доказать любовь к ближнему, Мари искала на дне корзины лакомый кусочек, чтобы предложить бедному узнику в качестве десерта на ужин, собранный расторопной Розиной.
Однако за короткое время произошло столько событий, что Мишель и думать не мог о еде.
Подперев подбородок рукой, опиравшейся на колено, он с любовью во взоре смотрел на нежное личико девушки, тонкие черты которого, представившиеся молодому человеку как-то по-новому, еще больше подчеркивали красоту Мари; он с наслаждением вдыхал аромат ее длинных, спадавших ко рту локонов, которые колыхались от легкого движения воздуха, проникавшего через узкое оконце. От красоты девушки, аромата ее волос юноша пришел в волнение: в груди его заколотилось сердце, кровь ударила ему в лицо, его тело охватила легкая дрожь, а голова закружилась. Во власти новых для него ощущений молодой человек почувствовал, как его душой овладевает неведомое ему до сих пор волнение и желание.
И это желание заключалось только в одном: найти подходящие слова, чтобы признаться Мари в любви.
Он попытался их вспомнить, но они никак не приходили ему на ум; наконец он решил, что проще всего будет, если он возьмет руку девушки и поднесет к губам.
Это он и сделал неожиданно для себя.
— Господин Мишель! Господин Мишель! — воскликнула Мари скорее удивленным, чем сердитым голосом. — Что это вы такое делаете?
И она поспешно вскочила на ноги.
Мишель понял, что позволил себе слишком много и теперь ему просто необходимо признаться в своих чувствах.
Он тут же встал на колени и подхватил ускользавшую от него руку.
Правда, девушка вовсе не думала ее отнимать.
— О! Я вас оскорбил? — воскликнул молодой человек. — Если это так, то я самый несчастный из людей и нижайше прошу на коленях вашего прощения.
— Господин Мишель! — только и смогла сказать девушка, не задумываясь над тем, что говорит.
Однако барон из боязни, что она отнимет ладонь, схватил ее двумя руками и, так же как и она, не задумываясь над своими словами, произнес:
— О мадемуазель, если я злоупотребил вашей добротой ко мне, я вас заклинаю, признайтесь, что вы не сердитесь на меня.
— Вы об этом узнаете, когда встанете, — произнесла Мари, делая попытку высвободить руку.
Однако для этого она приложила весьма мало усилий, и Мишель уверился в том, что девушка не очень-то стремится высвободиться.
— Нет, — снова начал барон, окрыленный надеждой, во власти охватившего его восторженного порыва, — нет, позвольте мне остаться перед вами на коленях… О! Если бы вы знали, сколько раз с того самого дня, как мы познакомились, я мечтал броситься к вашим ногам! Если бы вы только могли знать, какими сладкими были мои мечты, наполнявшие мою душу приятной неуверенностью… О, вы не должны отказывать мне в счастье насладиться моей мечтой, ставшей в эту минуту явью.
— Но, господин Мишель, — ответила Мари со все возраставшим волнением в голосе, ибо она почувствовала, что пришел такой момент, когда в ее душе не осталось больше сомнений в чувствах, какие ей внушал молодой человек. — Но, господин Мишель, на колени становятся только перед Богом или святыми.
— По правде говоря, — произнес молодой человек, — мне неизвестно, перед кем я стою на коленях и почему это делаю; то, что я чувствую, так далеко от всего пережитого мною до сих пор и столь не похоже на нежность, которую я испытываю к матери, что я теряюсь и не могу выразить словами состояние моей души, заставляющее меня вас боготворить… Это походит, как вы только что сказали, на почитание Бога или святых, перед кем падают ниц. Вы для меня все мироздание; мне кажется, что я обожаю весь мир, благоговея перед вами.
— О! Пощадите, сударь! Перестаньте мне говорить такие слова… О Мишель, друг мой!
— О нет, нет, позвольте мне остаться перед вами на коленях! Разрешите посвятить вам всю оставшуюся жизнь, стать вашим верным рабом. Увы! Я понял — и поверьте мне, это не заблуждение, — когда увидел настоящих мужчин, что по сравнению с ними я робкий и слабый мальчишка; однако мне кажется, что для меня было бы наивысшим счастьем страдать, пролить кровь и, если нужно, умереть за вас, и надежда на это придает мне мужества и силы, которых мне недостает.