«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков
Шрифт:
Рассказывает старшина Нестеренко:
— После допроса я вместе с Паулем и группой красноармейцев отправляюсь к тайнику диверсантов. Настроение у моего немецкого друга сильно подавленное, он угрюмо шагает рядом со мной. «Чего такой хмурый, успокойся, все будет хорошо!» — пытаюсь подбодрить, положив руку на его плечо. Он негодующе дергается и сбрасывает мою руку. Один из красноармейцев с угрозой хватается за винтовку.
«Отставить! — командую я. Крепко беру пленного за руку повыше локтя: — Вперед!»
Пауль неприязненно косится на меня, но послушно идет рядом.
В небольшой пещере мы находим портативную коротковолновую радиостанцию батарейного питания,
С санкции самого начальника военной контрразведки B.C. Абакумова и под руководством 1-го отдела 2-го КРУ НКВД было решено начать с абвером радиоигру «Вервольф», основной целью которой были Дезинформация противника о положении в Чечне, легендирование успехов группы в разжигании повстанческого движения, возможное выявление и перехват других активных агентов, захват оружия и самолетов. Кроме того, через задаваемые противником вопросы наше командование надеялось узнать стратегические и тактические интересы немцев.
Тем временем на территории ЧИ АССР предпринимались дополнительные меры по предотвращению диверсий. Росло число бойцов истребительных батальонов, создавались дополнительные посты по охране заготпунктов и зернохранилищ, районных отделений госбанка, контор связи.
Рассказывает рядовой Гроне:
— Оказывается, русские уже давно перехватывали наши радиограммы, и хотя не смогли их расшифровать, зато четко установили наш график выходов в эфир. Я должен был связываться с майором Арнольдтом каждые четыре дня, но время связи каждый раз было разным и подчинялось особой закономерности. Из-за не сразу выбитого у меня русскими согласия на сотрудничество пару сеансов связи была пропущена, это могло бы возбудить подозрения у абвера, но хитрый полковник обошел этот подводный камень. Как выяснилось, русский радист оба раза выходил в эфир якобы от моего имени, но имитировал помехи в эфире и невозможность нормальной радиосвязи.
Под контролем Лагодинского я составил короткую шифровку в центр: «Причина отсутствия нормальной связи была в окислении контактов. Рацию починил, но батареи садятся, прошу выслать новые. В следующий раз выйду в эфир по графику». Так как очередной сеанс связи должен был состояться не ранее пяти часов завтрашнего утра, полковник наконец отправил меня спать. Проведя более двух суток без сна, после жесткого допроса у Чермоева, я был сильно истерзан физически и морально и очень нуждался в отдыхе.
Рассказывает рядовой Гроне:
— За последующие несколько дней я постепенно начал успокаиваться и как-то примиряться со своим новым положением военнопленного. Оно больше не казалось мне таким ужасным: кормили меня хорошо, и я уже почти подружился с Серегой. Самое главное, Чермоев больше не трогал меня. Но как оказалось, пока не трогал.
Перед очередным сеансом связи капитан вновь появился на пороге моей комнаты, его лицо и настроение явно не сулили мне ничего хорошего.
— Старшина, выйдите! — резко скомандовал он Нестеренко.
Тот не мог ослушаться старшего по званию и, сочувственно кивнув мне, покинул комнату.
— Встать! — Асланбек рявкнул так, что звякнули стекла.
Я был еще довольно слаб после перенесенной болезни, но послушно встал с постели и вытянулся перед ним.
— Догадываешься, что случилось?! — Чермоев глядел на меня, как удав на кролика, а его руки медленно расстегивали кобуру на бедре.
Я медленно отвел глаза и хмуро уставился в окно. Конечно, я догадывался, что случилось. Но что он будет делать? Ведь не пристрелит же меня прямо здесь?! А впрочем, лучше бы пристрелил, я не в силах больше терпеть его издевательства. Изо всех сил стараюсь сохранять внешнее спокойствие, но внутри меня всего трясет при одном воспоминании о том, как он бил меня на прошлом допросе.
— Ты почему ничего не сказал про ту радиограмму из Центра, насчет самолета?! Ты ведь знал, что надо встречать самолет?!
Ну, точно, моя самая худшая догадка оказалась верной: русские контрразведчики перехватили и Расшифровали радиограмму, присланную абвером накануне моего пленения. В ней говорилось о том, что наша группа должна оборудовать площадку для посадки транспортного «Юнкерса».
— Продолжаешь обманывать нас?!
Вообще-то у меня была надежда, что из-за этого самолета планы русских с радиоигрой потерпят провал, что абверовское начальство как-то сопоставит перерыв в радиосвязи с нашей группой и отсутствие нормальной встречи самолета, ведь это обязательно должно было бы их насторожить! Черт, «Юнкере» должен прилететь этой ночью, для успеха моего плана не хватило буквально пары дней, я не рассчитывал, что русские так быстро расшифруют наши радиограммы! Но что они хотят сделать, перехватить самолет?! Мало того что я стал невольным виновником пленения моих товарищей, теперь НКВД хочет, чтобы я помог им в захвате самолета и экипажа?! Лучше бы Серега убил меня тогда на роднике, по крайней мере я бы погиб как солдат! Господи, за что ты ставишь меня перед таким выбором, за что посылаешь мне эти нравственные и физические мучения, господи, я слишком слаб, я не выдержу!
Грубо толкая стволом пистолета в спину, капитан повел меня в штаб, по пути ругаясь последними словами и живописно рассказывая, что бы он сделал со мной, если бы не доброта товарища полковника. Я прекрасно сознавал, что Чермоев вполне может осуществить свои угрозы, и тоже надеялся только на гуманизм Лагодинского.
Однако полковник встретил меня непривычно сердитым лицом и даже не предложил, как обычно, сесть, что явно было плохим знаком.
— Гроне, ты что, действительно думаешь, что тебе удастся обмануть нашу контрразведку?! Ты, глупый мальчишка, вообще соображаешь, куда ты попал и что мы можем с тобой сделать?! — обманчивая мягкость уступает в голосе Лагодинского металлическим ноткам. — В общем, так: или ты сейчас выполняешь все, что надо, или я ухожу и оставляю тебя с капитаном Чермоевым. Уверяю, у него есть способы заставить тебя подчиняться и делать все, что мы требуем!
Стою, молча кусая губы, полковник нарочито медленно разворачивается и идет к выходу, Чермоев насмешливо смотрит на меня, подходит ближе…
— Господин полковник! — кричу я вслед Лагодинскому. — Пожалуйста, не надо уходить! Я… согласен…
Полковник жестом отпускает Чермоева, а мне предлагает сесть за стол и быстро зашифровать радиограмму в Центр, где сообщается, что наша группа готова принять транспортный самолет завтрашней ночью в два часа, даются координаты посадки и подтверждается условный сигнал — четыре костра, выложенные ромбом.
После успешно проведенного сеанса связи к полковнику вновь возвращается его обычное благодушное настроение. Но мои моральные терзания продолжаются, я медленно сгораю в огне угрызений своей совести: мысли о судьбе летчиков, которые попадут в плен, а возможно, будут убиты из-за моего малодушия, не дают мне покоя.
Полковник приказывает накормить меня, ведь я с утра ничего не ел, а уже полдень; вслух удивляется, что у меня нет аппетита. Пытаюсь промямлить какую-то нелепую отговорку; а он, словно догадываясь о моих душевных муках, покровительственно улыбается: «К сожалению, мы будем вынуждены дать этому самолету благополучно вернуться обратно, чтобы не возбуждать у абвера лишних подозрений».