«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

Нестеренко Юлия Викторовна

Огромный «Юнкере», вынырнув из ночной темноты, делает круг над площадкой и, включив фары у самой земли, совершает посадку. Со всех сторон, как муравьи, к нему устремляются переодетые в абреков красноармейцы; ничего не подозревающий пилот выходит из кабины и приветственно машет нам рукой: ведь он уверен, что их встречают союзники.

Чермоев, изображая главаря банды, стоит рядом со мной; он обращается к майору абвера на ломаном русском языке с короткой приветственной речью, которую я синхронно перевожу. Какая-то высокопарная чушь о благородной помощи в освободительной войне и германских братьях по оружию; но я-то знаю, что под широкой горской буркой чеченец держит револьвер на взводе: если хоть что-то пойдет не по плану, тогда он и его люди просто изрешетят

меня и летчиков пулями. Немецкий майор с натянутой вежливостью выслушивает бандита, затем зовет меня по имени и интересуется, как у нас дела. Ох, если бы он знал, как на самом деле плохи наши дела и каким предателем я себя сейчас чувствую! Если бы не твердые заверения Лагодинского в том, что немецкому экипажу дадут благополучно вернуться на базу… А если русский полковник опять не выполнит свое обещание?! Но в любом случае, что можно сделать?! Может, попытаться сорвать русским операцию… попытаться как-то предупредить пилотов?! Но как, ведь Чермоев сторожит буквально каждое мое движение! И чего я добьюсь, чекисты просто перестреляют всех нас! А так все-таки есть надежда… Все эти мысли вихрем кружатся у меня в голове, тем временем работа продолжается: Димпер и Ростоцкий послушно помогают джигитам Чермоева таскать ящики с оружием и боеприпасами; рядом со мной постоянно вертится Петров, он отлично понимает по-немецки и внимательно вслушивается в наш диалог с летчиками, то есть попытка сказать им что-то лишнее заранее обречена на провал.

Но вот разгрузка окончена, она заняла буквально двадцать минут, летчики даже не глушили моторы. Развернувшись против ветра, самолет отрывается от земли, набирает высоту, и я облегченно вздыхаю. Слава богу, хотя бы для этих немецких парней сегодня все кончилось благополучно!

Рассказывает старшина Нестеренко:

— «Юнкерс» взлетел, и у меня словно камень с души упал: все-таки это была очень рискованная операция, малейшая случайность могла все погубить. Но полковник, с санкции самого Берии, пошел ва-банк и не ошибся: все прошло без сучка без задоринки! Самым слабым звеном, конечно, было участие во встрече самолета пленных вражеских десантников, но они были подвергнуты настолько мощному физическому и психическому прессингу, что ни у кого из них даже мысли не возникло о сопротивлении.

Впрочем, даже в случае перестрелки с немецким экипажем НКВД не остался бы в проигрыше — нами был бы захвачен вражеский самолет, полный оружия и взрывчатки, а также один из офицеров абвера. У хитроумного Лагодинского даже для этого случая была отговорка для абвера заготовлена: ведь если самолет не вернулся, то свидетелей все равно нет, и можно попытаться радировать о трагической случайности при посадке (например, шасси в яму попало или на пенек какой наткнулись). Конечно, немцы наверняка бы выслали для проверки самолет-разведчик, хотя и эту проблему мы постарались как-нибудь решить.

Но, слава богу, все прошло по наилучшему варианту — экипаж уверен, что груз доставлен по назначению, майор абвера и капитан люфтваффе своими глазами видели повстанцев, их главаря и десантников, которых они лично знают в лицо. Переговоры были проведены, нужные договоренности достигну ты: теперь германское командование уверено, что в тылу Красной Армии немецкие агенты успешно формируют пятую колонну, готовую в нужный момент ударить в спину Советам.

Под наблюдением Петрова Гроне закидывает на дерево антенну и разворачивает рацию, в абвер летит доклад о благополучном прибытии груза и успешном взлете самолета. Радостный Петров чуть ли не обнимает радиста и грубовато-ласково треплет его по волосам. Я тоже в приподнято-счастливом настроении, пытаюсь разговорить Пауля, но он отвечает неохотно и невпопад, и я оставляю свои попытки.

Тем временем из-под деревьев выкатывают спрятанные полуторки, красноармейцы быстро закидывают в кузов ящики, но пускаться в обратный путь ночью опасно, дороги в темноте не видно, а ехать предстоит по извилистому горному серпантину. Поэтому

решено дождаться рассвета, а пока майор Петров разрешает всем отдохнуть.

Красноармейцы устраиваются спать в копнах заготовленного колхозниками сена, я тоже облюбовал одну из копешек. Перед сном по приказу Чермоева вновь связываю пленному руки и ноги, Гроне глядит на меня жалобными глазами и просит не затягивать слишком туго. Ложимся рядом, поглубже зарываясь в мягкое сено: ночи в горах холодные, вон Пауль весь дрожит от холода. Накрываю его полой своей плащ-палатки, он прижимается ко мне поближе, и вскоре, пригревшись, засыпает. Под его мерное сопение сон одолевает и меня.

Рассказывает рядовой Гроне:

— На самом деле я дрожу не от холода, меня сотрясает сильнейшая нервная дрожь. Свистопляска мыслей в моей несчастной голове не прекращается: вот мне пришло на ум, что русские вряд ли просто так отпустят немецкий самолет, наверняка уже послали истребители на перехват. И что чекистам ни в коем случае нельзя верить, и неизвестно, что в следующий раз они заставят меня делать, но можно предположить, какие средства принуждения будут использованы против меня и моих камерадов. Перед моим мысленным взором всплывает усатое лицо Чермоева и его огромный кулак с набрякшими синеватыми жилами, потом холодное лезвие кинжала у щеки и презрительный смех красноармейцев: от этой картины меня начинает трясти, но не от страха, как самодовольно думает Асланбек, а от унижения и злости.

Какой уж тут заснуть; лежу, уставившись в летнее звездное небо, а Серега тихонько похрапывает под боком, усталость незаметно сморила его. Потихоньку отодвигаюсь подальше, медленно освобождаю от веревочных пут руки, а затем ноги. Осторожно поднимаю голову; вижу, что часовой курит, сейчас у него перед глазами яркий тлеющий кончик папиросы, и он в ближайшие секунды не в состоянии будет заметить что-либо в темноте. Меня охватывает непреодолимое желание сбежать. Умом я понимаю, что это неразумный шаг, но это на уровне какого-то почти животного инстинкта, я бегу не «куда», а «откуда», лишь бы подальше от Чермоева с его издевательствами.

Отползаю на край поляны, крадусь осторожно, но, верно, у караульного глаза в темноте видят не хуже, чем у кошки: заметив подозрительное шевеление, он поднимает тревогу, и мое отсутствие замечают. Но я уже добрался до ближайших деревьев, под их прикрытием встаю на ноги и бегу что есть сил, больно спотыкаясь о торчащие из земли корни, царапая лицо и руки о низкорастущие колючие ветви, поскальзываясь и падая на влажной после позавчерашнего дождя земле.

Красноармейцы, громко матерясь на весь лес, устремляются за мной в погоню, стреляют наугад, хотя Петров приказывает обязательно взять меня живым. Ну, правильно, я ведь нужен им для радиоигры.

— Какой, к черту, живым, — пересыпая свою речь крепкими выражениями, орет Асланбек. — Убежит ведь!

Похоже, он один не выполняет распоряжение майора, слышу за спиной отрывистые выстрелы чермоевского револьвера, и вдруг сильнейшая боль обжигает мне правое бедро. Задело! Теперь шансов у меня никаких! Наступать на ногу нестерпимо больно, боль пульсирует и разрастается, штанина быстро намокает теплой и липкой кровью, вероятно, задета крупная артерия.

Вот теперь я четко представляю себе, что чувствует попавший в западню волк, когда сила явно на стороне охотников и кольцо преследователей сжимается вокруг все туже и туже, неся несчастному зверю неминуемую гибель.

Из последних сил, подтягивая ногу и цепляясь руками за землю, заползаю в кусты, снимаю ремень, пытаясь перетянуть им бедро, как жгутом. Но в душе понимаю, что все это бесполезно: кровь уходит из меня вместе с жизнью, вытекая горячей, пульсирующей струей.

Мне суждено умереть здесь, посреди этих прекрасных, но так враждебно встретивших меня гор; на чужой земле, которую я мечтал покорить. Меня убили те, кто оказался сильнее нашей силы; на рассвете они найдут мое тело и закопают, как последнюю собаку, ведь они ненавидят всех нас, они считают меня грязным фашистом и бешеным зверем.