Вольные города

Крупняков Аркадий Степанович

— Посмотрим,— сказал Авилляр.

— Слева живет польский и литовский круль Хазиэмир. Спеси­вый сосед, хитрый, ненадежный. С Ахматом в кошки-мышки иг­рает, со мной играет и еще — не знаю с кем.

— Это хорошо,—заметил Авилляр.

— Ногайская орда справа живет. Плохо живет. Кочуют но­гайцы по степям и со всеми дерутся. С воинами моего улуса де­рутся, меж собой дерутся, с Ахматом тоже постоянно в ссоре.

— Пусть пока дерутся,— сказал Авилляр.

— Московский князь Иван, данник хана Ахмата.— Я ему шерть на дружбу дал. Если надо — нарушу.

— Не надо. А Казанское ханство как?

— Оно далеко. Оно у Ивана за спиной, как тяжелый кошель, висит.

— Хорошо бы его на шею Ивану повесить.

— И еще один сосед объявился. На Дону.

— Кто?

— Люди беглые. От моего плена беглые, от князей русских беглые.

— Э-э,— махнув рукой, сказал паша.— Перелови их, и не будет соседа...

— Не надо так думать, паша. Они на Дон от меня ушли. Здесь, в Кафе, такой ералаш устроили... Теперь их в десять раз больше.

— Вот как? Что еще о них знаешь?

— У меня человек надежный есть. Все о них знает.

— Позови.

Через день привели к Авилляру Ионашу. Рассказал бывший кашевар об атамане Соколе, о ватаге. И понял Авилляр: эти люди очень могут султану в свое время пригодиться...

Вспомнил все это Хюнкар, забеспокоился. Как бы новый сул­тан его из зала Высокой порты не выгнал, как бы Авилляра на его место не посадил.

Потом выяснил: опасения его напрасны были. Баязет прямо великому визирю сказал, что Авилляру другие дела предназначе­ны. Он Крым знает, Орду знает, Русь знает, он по-прежнему в те места ходить будет, потому как северные дела сейчас важнее всех иных дел. Султан прямо при визире позвал к себе Авилляра и спросил:

— Когда моя эскадра Крым покоряла, я тебе повелел русского разбойника выкупить. Он жив еще?

— Жив, великий падишах.

— А его ватага не разбежалась?

— На Дону сейчас. Еще более выросла.

— Приведи его завтра ко мне. А сейчас давай про русские дела поговорим...

И вот сидит Василько в султанском дворце — великого приема ждет. От нечего делать вспоминает свою жизнь в плену, размыш­ляем, зачем он могучему падишаху понадобился.

...Сколько прошло с тех пор лет, Васильку трудно счесть. Шли годы в страданиях, в горе и тоске по родной земле, по близким сердцу людям. Помнится Кафа в дыму, в крови, в гаме и криках. Помнится — пошел он проститься с Ольгой, встретил Ионашу. Не опасаясь взял из его рук бумажку... и затем провал в памяти, как долгая, беспросветная ночь.

А потом долгая и мучительная болезнь. Ломило голову, часто лишался памяти, по двое-трое суток был в бреду. Не успел как следует оклематься, поволокли его в богатые покои, бросили на огромный ковер у трона. Василько догадался: перед ним хан Менг- ли-Гирей.

— Это ты, Сокол? — спросил его через толмача хан. Василько кивнул.— Ответь мне, это твоя ватага на кафинцев страх наво­дила? Это ты в Кафе калабаллык поднял?

— Да, это так,— ответил Василько.

— А знаешь ли, как ты попал ко мне?

Василько покачал головой.

— Я купил тебя у одного грека...

— У Ионаши?

— Ты угадал, Сокол. И клятвенно уверил меня тот Ионаша (он ведь в твоей ватаге долго был), что все богатство, добытое в разбоях, ты скрыл в земле. Укажи мне это место, и я подарю тебе свободу, дам половину драгоценностей и провожу на родину. Не говори мне нет — все равно ты погибнешь в цепях, и клад твой попусту пропадет.

— Богом тебе клянусь, великий хан,— не было клада. Ватага жила скудно, грабить я не позволял.

— Вы посмотрите на него,— хан захохотал,— он пришел раз­веселить меня! Не было под небом разбойников, которые бы не грабили.

— Мы разбойниками не были.

— Не рассказывай сказки. У меня для этого старухи есть,— хан насупился, сердито приказал:—Уведите его, пусть подумает.

Стали после того лечить Василька, хорошо кормить, выводить гулять в сад или на вершины скал, что нависли над ханским двор­цом. Василько знал: это дразнят его свободой.

Потом через несколько месяцев привели его к хану снова.

— Эх, великий! Неужели не понял ты — одурачил тебя каше­вар. За свободу, которую ты мне сулишь, я бы все богатства зем­ли отдал, если б они у меня были, не только клад...

Рассвирепел Менгли-Гирей. Исхлестал Сокола нагайкой. Что было дальше — Василько помнит плохо. Снова провалился во мглу беспамятства...

...Очнулся уже на корабле, в трюме. Ползал от одного пленного к другому, узнавал, куда везут. Сказали пленники: туркове Кафу взяли, фрягов всех перерезали, город сожгли, а хана Менгли за­полонили тоже и увезли в Стамбул. И этот корабль идет туда же.

В Стамбуле сырые, душные подвалы, и снова головная боль с провалами в памяти, с бредом и припадками...

...Долго пролежал он в сыром подвале. Других покупали, заби­рали, уводили. Его не брали — больной. Обессилел совсем, гото­вился к смерти. Однажды, когда ему стало совсем плохо, в полу­сне, в полубреду показалось Соколу, что в подвал заходил Иона- ша. Очнувшись, подумал: зачем ему здесь быть?

Но на следующее утро пришли какие-то люди, сняли с него цепи, вынесли на свет божий. Положили в двуколку на солому, по­везли за город. Долго ехали мимо садов и виноградников, остано­вились около богатого дома на берегу реки.

В доме положили его на лежанку в сухой солнечной комнатуш­ке, турок указал на стол, где стояли фрукты, виноград, свежий сыр, хлеб, и ушел. Василько с жадностью начал есть хлеб, сыр, запивал все это розовой сладкой водой. Потом лег на спину и стал думать: к чему такая перемена? «Господи, опять о кладе будут выпытывать». Как уснул — не заметил.

Проснулся от легкого толчка в бок. Открыл глаза—-перед ним богатый турок. Высокий, поджарый, голова седая. Феска заткана золотом, халат малинового шелка. Василько хотел сесть, но турок легко толкнул его в грудь: лежи, мол.