Вольные города

Крупняков Аркадий Степанович

— Узнаешь? — спросил Ивашка, глядя на парня.

— Неужто Андрейка?!

— Он самый, пропади ты пропадом,— гаркнул отец Иохим, усаживаясь за стол.— Давай, отрок, наливай — в горле пересохло.

— Да ты, Ешка, подожди,— строго произнес Ивашка.

— Как это подожди, как подожди,— возмутился отец Иохим,— я из-за этого стола проповедь на майдане не договорил, сюда стремившись. Эх, атаман, какую проповедь я было приготовил, пропади ты пропадом.

— Не кощунствуй, Ефимушко,— тихо упрекнул его Славко, снимая с плеча гусли.— Пастырю этак-то негоже.

Пока Василько обнимал Андрейку, в комнату вошла с большой глиняной миской женщина. Поставила миску на стол, подошла к

атаману, поклонилась в пояс.

— Так это же Полиха! — воскликнул Василько.— Дай глянуть- то на тебя.— Полиха тоже раздобрела, стала круглолицей, боль­шая русая коса лежит венцом на голове. На девке серый сарафан с теми же, что и у Андрейки, цветами по подолу. Атаман прижал ее к груди, потом вытер концом платка, накинутым на плечи, по­влажневшие глаза. Все сели за стол.

— Где-то мои гребцы?— спросил Василько.— Тоже, поди, го­лодны?

— Их покормят. Сказано.

По первой чарке выпили за счастливый приезд атамана, потом пили просто так, много ели, благо мясо на столе было и жареное, и пареное, и соленое, и копченое.

Охмелев, Василько спросил:

— Где ты вино берешь? У фрягов?

— Скажи, Ешка, где мы берем вино,— Ивашка усмехнулся.

— Вестимо где — у Ионаши. Там его сколько хошь. А фрягов давно в Кафе нету, пропади они пропадом.

От упоминания ненавистного имени у атамана хмель из голо­вы вон.

— Разве Ионаша с вами?!

— Уж боле как два года. Лавку держит, в Кафу ездит — тор­гует. А что?

— Видать, новостей у вас в ватаге много? Расскажи.

— С самого начала?

— Давай с самого...

— Ждали мы тогда тебя. Долго ждали,— начал, как бы оправ­дываясь, Ивашка,— думали, бросил ты нас, с купчихой остался. А фряги по кораблям садят железами, того и гляди в щепы раз­несут. Потом прибег Семка Чурилов, говорит: тебя на подворье и не было. Мы, грешным делом, подумали—лжет. Думали, купцы тебя сокрыть захотели. Сорвались мы, поплыли. Слава богу, ветер попутный был. Добрались до Корчева, нашли подходящих кора­бельщиков, сами к тому времени в парусах так и не разобрались. Корчевцы согласились провести нас до Азова, потом и на Дон. На Дону-реке болтались, почитай, два месяца, ветров попутных было мало. Это тебе река, а не море. Да и мелей боялись, будь они не­ладны. Уж совсем к осени добрались вот на это место и сели обо­ими кораблями на мель крепко-накрепко. На берег сошли, что же делать оставалось? Смотрим: с одной стороны лес, с другой — ро­ща, место тоже веселое. Решили селиться. Нарыли в берегу нор, как кроты, надумали зимовать. Собрались на круг — все те же ду­мы: что жрать будем? Судили-рядили долго и ничего кроме не придумали, как поклониться Микене. Дали ему храбрых молодцов сотню, оружие что ни на есть самое справное и послали в степь. Отбил он у ордынских пастухов две отары овец... Сколько, Андрей­ка, их было?

— Три тыщи с половиной штук.

— Может, и больше — считали плохо. Но не в счете суть. Зна­ли мы, что ордынцы нам сего не простят, и стали ров рыть, насыпь сделали, приготовили все мушкеты и пистоли, зелье с кораблей сняли, в рощах на деревьях гнезда дозорные уладили. Ждать пришлось недолго, по первому снежку задымили дозорные кост­ры— недруг близко. Изготовились мы, ждем. Зашевелилась снеж-

пая степь, почернела от всадников, а мы ждем. Катится на нас ла­вина, а мы ждем. Подоспела пора — ударили из мушкетов, сразу сникла передовая волна, поредела. Тех, кто проскочил, из писто­лей прицельно добивали. Не столь от потерь, сколь от страха пе­ред «диковинными стрелами» ордынцы повернули вспять, да и не тревожили нас всю зиму. А мы по-хозяйски убитых лошадей татарских переделали на солонину, шкуру на обувь перешили...

— И паруса тоже перешили,— вставил Славко.

— А подожди ты с парусами. Паруса уж потом... А по весне прибег к нам на лодчонке Ионаша...

— Нет, ты расскажи, как святыню осквернил?—кипятился дед Славко.

— Ну и расскажу. Посредь зимы прибился в ватагу один мо­нашек вшивый...

— Это я, стало быть,— спокойно уточнил отец Иохим.

— Да, ты, Ешка.

— Отец Иохим,— еще раз уточнил Ешка.

— И поселил я его на свою голову рядом с дедом. Ты ведь знаешь, атаман, в то страшное время о боге забыли. Мы совсем о вере не думали — не до того было. А тут эти два душеспасителя стали меня и ватажников стыдить, веру православную стали в нас пробуждать. И придумал этот хмырь болотный Ешка...

— Сказано тебе —отец Иохим...

— И придумал Ешка превратить корабль «Святую Агнессу» в церкву...

— И не только в церкву, но и в святыню. Ибо ведомо было: обитель сия вывела вас на волю.

— «Агнесса» к той поре вмерзла в лед, и стал Ешка водить ту­да ватажников кажинную неделю молиться. Я тоже ходил... Себя назвал он отцом Иохимом, хотя, поверь мне, атаман, ни одной мо­литвы не знает. Не знаешь ведь, Ешка?

— А проповеди? — Ешка допил из чарки вино.

— Проповеди читает бойко. Как начнут с дедом ватажников стыдить да увещевать — выходят они оттуда не то чтобы казаки- разбойники, а истинно ягнята. А из святых Ешка знает всего двух: Илью-пророка да Моисея. А придумал он, это уж по твоему, дед, наущению, ты не отпирайся, завести своего пророка, чуть ли не святого. И кто этот пророк —тебе, Василько, ни за что не угадать...

— Я еще менее отца Иохима о пророках наслышен. Ты уж сам говори, кого.

— Тебя! Да, да. И кажинную заутреню ватажники молили бога о возвращении к ним воина-освободителя Василия Победо­носца.

— Зачем это? — серьезно спросил Василько.

— Человек верой силен,— сказал дед Славко,— а тебе они и ранее, как святому, верили, и на вере этой ватага держалась, и нам ли эту веру было терять в годину шатаний и раздоров? Может, без веры в твое возвращение да без святыни той разбрелись бы лю­дишки, кто куда, и снова бы влачили ярмо по иным разным ме­стам. А сейчас мы, как и при тебе,— вольны.

— А ежели я вас на войну позову?

— Это уже было однажды. Разве мало легло другов наших в Кафе? А упрекнул ли кто тебя в этом? Потому как в битву за во­лю ты людей водил. Ежели и сейчас за истинную свободу на войну позовешь — пойдут. Может, не все, но многие. Ибо нашими, с от­цом Иохимом, стараниями они еще больше верят тебе.

— Ивашке разве не верят?

— Ивашка совсем другой человек. Он над телесами ватажни­ков власть имеет, а над душами и умами владей ты.

— Я отару пасти буду. Надоело мне все, устал,— сказал Иваш­ка, не то соглашаясь с гусляром, не то обидевшись.

— Ладно, Ивашка, говори дальше...

— Зиму прожили кое-как, голода, правда, не было, к весне стали думать, как дальше хозяйствовать. Овец надумали разво­дить: степь без конца и края, травы сколько хочешь. Землю пахать начали, хлеб посеяли. Все вроде бы пошло хорошо. В начале ле­та прибежал до Дону Ионаша и рассказал, что туркове взяли Кафу... и про тебя рассказал, будто видел в Стамбуле, в цепях. И еще сказал, что султан про наши корабли разнюхал и пошлет за ними войско. А нам это, сам понимаешь, совсем не к чему. И решили мы те корабли разобрать, все одно пришла пора жильем обзаводить­ся, не в норах же все время жить, а лесу тут на сто верст в окру­ге ни палки. Рощи рушить не хотелось — дозор и то поставить не­где будет. А дед с Ешкой давай этому воспротивляться. Дескать, святыню рушить не дадим. Ватажники, вестимо, за них.