Волошский укроп
Шрифт:
– Батюшки-святы! Да никак они приказчика застрелили? – ахнула мещанка, заглянувшая в просвет между фруктами. – Ироды проклятыя!
– Глупындра! Как бы оне застрелили? – старик с жидкой бороденкой плющил нос о витрину рядом с ней. – Это ж грохот на всю округу стоял бы. А тут токмо крик – и тишина. Не иначе ножом пырнули…
– Грабят лавку, поди, – закричал мальчишка, повисший на фонарном столбе, чтобы хоть что-то разглядеть. – Зовите городового!
А тот уже спешил к лавке, громким свистом созывая полицейских на подмогу. Толпа с еще большим азартом устремилась внутрь, выламывая дверь лавки и оттесняя Митю. И ни за что бы не удержать оборону в одиночку, но тут вовремя оказался рядом
В это время Мармеладов вернулся из-за прилавка.
– Отравление, – констатировал он. – Причем, возьмусь утверждать, тем же ядом, от которого пала лошадь. Смотрите, кровь у приказчика пошла из носа и из горла. Все, как в утреннем случае. Только доза больше. Лошадь еще полчаса мучилась, а этот сразу, даже стакан не допил. Бросил. Я у него в каморке обнаружил осколки и пролитое на пол питье. Видимо, Мисимов почуял неладное. Да и как не почуять, если внутри огонь полыхает – заметили, как приказчик скрючился, как за живот хватался? Он спустился, чтобы на помощь позвать, но яд…
Сыщик оглядел убитого без малейшего намека на сожаление. Его занимали сейчас сразу несколько необъяснимых загадок, которые, как можно было предугадать, сложатся в одну большую тайну. Скорее всего, отвратительную. Но первый из моментов сыщик затеял прояснить тут же, не отходя от коченеющего тела.
– Скажите-ка, – начал спрашивать продавца, но отметив общую обмяклость и мертвенный ужас на округлом лице, переадресовал вопрос модистке. – Скажите-ка, за какой надобностью Мисимов выходил из дома нынче утром? Он ведь и вправду был болен, кровать разобрана, простыни пропитаны потом, да и в комнате дух тяжелый – окно давненько не открывали.
– Мне почем знать?! – барышня стояла все так же, уперев руки в бока. – Поднялся ни свет, не заря. Прошел мимо, не глядя по сторонам, вниманием меня не почтил.
И тут же поджала губы, давая понять всем присутствующим, что добавить ей нечего. Мармеладов сделал знак бровями кавалергарду и тот, понимающе кивнул.
– Помилуйте, Изольда, душа моя, – ах, пройдоха, уже и познакомиться успел, изумился Митя, а Ершов продолжал бархатным голосом. – Ваша прозорливость, уверен, уступает лишь вашей бесподобной красоте. Эти глаза, – осмелюсь ли сравнить их с небесными звездами, ведь даже звезды стократно тускнее, – глаза, способные не только пленять мужчин целыми эскадронами, они ведь также наверняка подмечают незаметные остальным детали.
Вся эта тирада, произноси ее Митя, показалась бы сущим бредом. Да и в язвительных устах Мармеладова не имела бы успеха. Однако юный красавец, приближаясь шаг за шагом к строгой барышне, наполнял слова столь жаркой страстью, что та моментально растаяла.
– Кое-что заметила, как без этого… Знаете, Платоша, а ведь приказчик так никогда прежде не уходил. Мисимов дотошный был, цеплялся ко всем хуже пиявки. Непременно заглянет под прилавок, проведет пальцем – нет ли где пыли-грязи. Указания подробные оставит, кому в долг не отпускать больше, он же книги учетные сам вел, расписки подшивал, векселя… Дверь вот эту… – модистка протянула руку и вроде как теряя равновесие, невзначай вцепилась в мужественное плечо кавалергарда. Ершов подхватил ее за талию сильной рукой, заслужив благодарно-восторженный взгляд девицы.
Мармеладов кашлянул, призывая продолжать, но модистка не обратила на это внимания. Пришлось напомнить:
– Дверь вот эту…
– Дверь? Да-да, сударь, – говорила она по-прежнему глядя лишь на Платона. – Вот этой самой дверью так хлопнул, аж стекла задрожали. Хотя обычно бережно затворял.
– Может быть еще какая-нибудь деталь? – уточнил адъютант по особым поручениям.
– Мисимов сутулился всегда, плечи опускал,
Митя все еще удерживал дверь, не надеясь на хлипкий засов, который уже поддавался под натиском любопытствующих. Но тут снаружи раскатисто прогремело: «Эт-та-а что за безобр-р-разие? Р-р-разойдись!» и тут же давление на дверь ослабло. Городовой наконец-то протолкался через толпу и настойчиво колотил в дверь.
Мармеладов поспешил уточнить:
– А заметили ли вы, куда пошел приказчик по улице – направо или налево?
– Никуда не пошел, – модистка поджала губы. – Его извозчик ждал, прямо у входа. Сел в коляску и поехал.
Сыщик оставил Ершова объясняться с полицейским, а также улаживать дела с обладательницей пленительных глаз. Сам же, вместе с приятелем, вышел на улицу.
– Извозчик, Митя. Извозчик! – он ходил туда-сюда, три шага вперед и столько же назад, расталкивая галдящих зевак. – Зачем приказчику нанимать коляску, чтобы потом пересаживаться? Это же нелогично! Ехал бы уже до нужного места. Но он опаздывал к намеченному времени, к спектаклю в вагоне конки. Мы снова убеждаемся, что пассажиры просто играли свои роли. А еще из описания следует, что приказчик был подавлен и нетипично хмур.
– Еще бы… На гадкое дело шел, чему же тут радоваться?!
– Верно, Митя, верно! Его тяготило участие в преступном заговоре. Наверняка и доктор это заметил, вот почему решил сообщника отравить.
– Доктор. Ты снова говоришь про доктора. Но откуда такая уверенность?
– Ты разве не слышал, что говорил продавец? Мисимов поднялся к себе в комнату, чтобы выпить лекарство. Болел приказчик, серьезно болел. А если у человека кашель, да такой сильный, что даже в полицейском протоколе отмечен… Наверняка он позвал доктора. А тот ему отраву подсунул.
На пороге появился Платон Ершов, сияющий эполетами и надутый от важности. «Индюк! Чисто индюк», – захихикали в толпе. Следом семенил городовой.
– Все выспрошу, ваше-ство! – блеял он подобострастно. – Дознаюсь и немедленно доложу-с…
Кавалергард сухо подтвердил:
– Немедленно!
После чего проследовал к карете, даже не взглянув на служаку, нервно мнущего в руках фуражку.
Страшная штука – власть, подумалось Мите. Вот юнец, прямо скажем, не великого ума или таланта, но вознесшийся благодаря семейным связям, а может, по иной оказии. Городовой обязан ему подчиняться, хотя в отцы годится и для общества, наверняка, гораздо больше пользы принес на своем посту. Но обязан поклоны отвешивать. И сам почтмейстер, хоть и командует полусотней работников, вынужден этому разряженному бревну кланяться. С зубовным скрежетом и вертя кукиш в кармане, без малейшей толики уважения, а все же придется. Тяжелая, хоть и незримая, десница всея имперской иерархии надавит на затылок в положенный час, тут уж никуда не денешься. А Мармеладов? Станет ли он кланяться высокому чину, задравшему нос? Сыщик не был вольнодумцем, разумеется, однако дутых авторитетов никогда не признавал. Такой не только проигнорирует поклон, но и отпустит пару язвительных замечаний или по-другому спесь собьет. Щелчок по задранному носу обеспечит, уж поверьте.