Волшебница Шалотт и другие стихотворения

Теннисон Альфред

VIII

Сверкая и ширясь, Летел он по миру, С ликующей песней Таинственно-страстной, И я всё труднее За ним поспевал, Побеждая бессилье; Я видел повсюду, Где Луч проходил: Всё, чего он касался, — Погост за оградой, Курган на холме, — Покрывалось цветами. И так я, усталый, Дошел до предела Известного мира, Здесь путь свой окончу И здесь я умру без печали, Недаром Колдун Тайнознанью Учил меня в детстве, Ведь

даже и здесь, у порога Бескрайнего моря, И всюду под небом — я вижу! — Скользит этот Луч.

IX

Не солнечный луч — И не лунный, Не звездный! О юный Пловец, Поспеши в свою бухту, Зови своих братьев, Ставь парус — и сразу, Пока не пропало Сияние над горизонтом, Плыви неустанно, Стремись безоглядно — Иди за Лучом!

Г. Кружков

‘FRATER AVE ATQUE VALE’

Row us out from Desenzano, to your Sirmione row! So they row’d, and there we landed — ‘O venusta Sirmio!’ There to me thro’ all the groves of olive in the summer glow, There beneath the Roman ruin where the purple flowers grow, Came that ‘Ave atque Vale’ of the Poet’s hopeless woe, Tenderest of Roman poets nineteen-hundred years ago, ‘Frater Ave atque Vale’ — as we wander’d to and fro Gazing at the Lydian laughter of the Garda Lake below. Sweet Catullus’s all-but-island, olive-silvery Sirmio!

FRATER AVE ATQUE VALE

Выплыли из Дезенцано и до Сермия доплыли, Веслами не потревожив дремлющих озерных лилий. Над смеющейся волною здесь, о Sermio venusto! Слышится мне голос ветра среди трав, растущих густо. Здесь нежнейший из поэтов повторял в своей печали: До свиданья, братец милый, frater ave atque vale! Здесь, среди развалин римских пурпуровые соцветья Так же пьяны, так же сладки через два тысячелетья. И шумит на бреге Гарды над сверканием залива Сладкозвучного Катулла серебристая олива!

Г. Кружков

CROSSING THE BAR

Sunset and evening star, And one clear call for me! And may there be no moaning of the bar, When I put out to sea. But such a tide as moving seems asleep, Too full for sound and foam, When that which drew from out the boundless deep Turns again home. Twilight and evening bell, And after that the dark! And may there be no sadness of farewell, When I embark; For tho’ from out our bourne of Time and Place The flood may bear me far, I hope to see my Pilot face to face When I have crost the bar.

ЗА ВОЛНОЛОМ

Закат вдали и первая звезда, И ясный дальний зов! И пусть теперь у скал замрет вода; К отплытью я готов. Пусть медленно, как сон, растет прилив, От полноты немой, Чтобы безбрежность, берег затопив, Отхлынула домой. Пусть колокол вечерний мерно бьет, И мирно дышит бриз, Когда пройду последний поворот, Миную темный мыс. Развеется за мной, как морок дня, Береговой туман, Когда мой Лоцман выведет меня В открытый океан.

Г. Кружков

II

THE KRAKEN

Below the thunders of the upper deep; Far far beneath in the abysmal sea, His ancient, dreamless, uninvaded sleep The Kraken sleepeth: faintest sunlights flee About his shadowy sides: above him swell Huge sponges of millennial growth and height; And far away into the sickly light, From many a wondrous grot and secret cell Unnumber’d and enormous polypi Winnow with giant fins the slumbering green. There hath he lain for ages and will lie Battening upon huge seaworms in his sleep, Until the latter fire shall heat the deep; Then once by man and angels to be seen In roaring he shall rise and on the surface die.

КРАКЕН

Под толщей вод, в глубинах потаенных, Вдали от волн, ветров и сотрясений, Среди безмолвных сумерек зеленых Спит Кракен. Чащи губчатых растений И мхов его хранят; опутан сетью Зыбучих трав, подводный остров дремлет И кольца гибких щупалец колеблет Сквозь муть и мглу; прошли тысячелетья И вновь пройдут, дремоты не наруша, Давая корм ракушкам и полипам, — Пока не содрогнутся хлябь и суша И не прожжет пучин огонь небесный; Тогда впервые он всплывет из бездны Пред очи ангелов — и с длинным всхлипом Умрет его чудовищная туша.

Г. Кружков

THE OWL

I

When cats run home and light is come, And dew is cold upon the ground, And the far-off stream is dumb, And the whirring sail goes round, And the whirring sail goes round; Alone and warming his five wits, The white owl in the belfry sits.

II

When merry milkmaids click the latch, And rarely smells the new-mown hay, And the cock hath sung beneath the thatch Twice or thrice his roundelay, Twice or thrice his roundelay; Alone and warming his five wits, The white owl in the belfry sits.

СОВА НА КОЛОКОЛЬНЕ

Когда домой бегут коты, И свет еще не стал теплом, И ветер шевелит листы, И мельница скрипит крылом — И мельница скрипит крылом, Одна, в броне своих обид, Сова на колокольне спит. Когда звенит надой в ведре, И щелкает бичом пастух, И сеном пахнет на дворе, И в третий раз поет петух — И в третий раз поет петух, Одна, застыв, как нежива, На колокольне спит сова.

Г. Кружков

‘MOVE EASTWARD, HAPPY EARTH’

Move eastward, happy earth, and leave Yon orange sunset waning slow: From fringes of the faded eve, O, happy planet, eastward go; Till over thy dark shoulder glow Thy silver sister-world, and rise To glass herself in dewy eyes That watch me from the glen below. Ah, bear me with thee, smoothly borne, Dip forward under starry light, And move me to my marriage-morn, And round again to happy night.