Волшебница Вихря
Шрифт:
Я расплела косы, достала гребень. Возня с волосами обычно успокаивала, но на сей раз я только горше плакала, злобно цепляя узлы и отбрасывая назад разобранные пряди. К тому же ожоги давали о себе знать, и руки тряслись. Никогда ещё мне не было так больно и трудно оставаться собой.
Вот и не стало надежды. Всю её до дна вычерпала. А вдруг стоило бороться за счастье решительней? Пойти и прямо заявить Люсьен, что люблю Власа, и отдавать его такой, как она, не намерена! Глупо это. Кто, кроме Эльты и брата, меня слушать станет? Эрх? Даже несмотря на то, что часть своей души я пожертвовала ради спасения Власа, чувствовалось, что младший Вихрь не доверял мне до конца.
Я легла на лавку, осязая запах когда-то страдавшего здесь Власа. Вот бы вернуть его, пусть даже зверем. Обнять, погладить по впалой щеке, ласково коснуться густых волос, как ему нравилось… Пряди мои послушно стелились по жесткому дереву, опадали на пол водопадом. Пусть пачкаются, какая разница? Да и боль в руках была уже не такой сильной. Наверное, я просто к ней привыкла. Наверное, привыкнуть можно ко всему, дай только время.
И вдруг громыхнула дверь, словно её раскрыло резким порывом ветра. Я вскочила на ноги, неуклюже схватившись за кинжал, и сразу опустила лезвие: на пороге стоял Влас.
— Ты зачем поднялся?.. — только и могла сказать я.
— А ты почему ушла, мастерица? — приблизившись, спросил он.
— Потому что так будет для всех лучше, — ответила я тихо. Ладони горели, и Влас, подойдя почти вплотную, поймал меня за запястье. — Слаб ты ещё, шёл бы домой. Там тебя семья ждёт. Не нарадуются, небось.
— А тебе так безрадостно, что на ночь глядя сбежала в горы?
— Я счастлива, — сквозь слёзы выговорила я. — За тебя. За вас с Люсьен… Ты понимаешь, почему я остаться не могу?
— Наверное.
Он поднёс мои пальцы к губам, тихонько поцеловал, и принялся разматывать повязки.
— Ты что? — прошептала я.
— Как будто мало тебе прежних ран, — отозвался мужчина ворчливо. — Железо калёное держала, и так небрежно с ожогами обходишься.
Он вытащил из-за пазухи какую-то склянку, и, едва касаясь, принялся мазать мои ладони и пальцы. Склонился, подул на горящую кожу… И не стало боли, вся, какая была, растворилась. Я уже и лица его не видела из-за слёз.
— Ты когда томился здесь… мучился… — поперхнулась и продолжила едва слышно: — Я зверя только поначалу боялась, а потом полюбила его в тебе, приняла, как часть тебя. Ты был разный. Переменчив, словно ветер — то теплом дунешь, то холодом, а иногда так порывист, что у меня сердце сдувало… А потомонаприехала, и как будто мгла заглянула в Вихреградье, но не такая, как при буре, а вроде зелёного призрачного тумана, из которого приходит зло. Вот только откуда мне было знать, что этот мрак для тебя — желанный?
Я разрыдалась, уже не сдерживаясь, и мужчина обнял меня за пояс, притянул к груди. Снова утешал, как бывало. Он просто не мог иначе — доброе сердце не удержишь.
— Я помню тебя, целительница, — тихо сказал мужчина. — Помню твои прикосновения и свой гнев. Ты ослушалась меня, маленькая. В обрыв с балкона сиганула. Знаешь, как я наказываю тех, кто идёт против моих приказов?
— Какая разница? Я была нужна тебе здесь — и я пришла! — упрямо сказала я, глотая слёзы. — Ты был как будто на части разорван, и никак себя собрать не мог. То груб, то нежен, то терпелив, то порывист…
— Всему виной проклятие, — сказал он. — А теперь я чист под небом благодаря ведунье юной, замечательной.
Я замерла, не дыша, отказываясь верить в то, что слышу.
— Ты Люсьен во сне видел…
— Верно, вот только недобрый это был сон. Кошмар, от которого не спастись, потому что он — часть моей памяти. Знаешь, кто она есть на самом деле?
— Нет.
— Ведьмы той, что меня когда-то прокляла, дочка.
— Да как же?! — воскликнула я. — Зачем сюда пришла, снова гадости творить?!
— Нет. О ней — после. Сейчас куда важнее другое.
Я решилась и подняла лицо, глядя ему в глаза.
— Ты почему пришёл за мной? Из долга? По просьбе Элика? Чтобы поблагодарить? Говори спасибо своей семье.
Мужчина улыбнулся, да так, что у меня сердце вздрогнуло. Нежность была в его улыбке, горестная и скупая, а в глазах теплился особый огонь.
— Неужели думаешь, я бы отпустил тебя, Веда? Никогда. — Он прижал меня к себе так плотно, что дыхание перехватило. — Ты нужна мне, милая. Всегда была нужна. Теперь преград нет, и я не хочу больше сдерживаться. Ты будешь моей?
— Влас… — только и выговорила я, не веря в такое внезапное, огромное счастье.
— Веда, — отозвался мужчина, склоняясь. Я, помня все прежние жёсткие поцелуи, приготовилась сжаться, но он ласково погладил мои губы кончиками пальцев: — Не бойся. Я тебе не сделаю больно. — Его большой палец мягко прошёлся по моему рту, и я закрыла глаза.
Мы начали медленно, едва касаясь, а потом он внезапно взял меня за подбородок, вынуждая раскрыться глубже, и уже не щадил. Что за мука это была! Какое дивное удовольствие! Губы к губам, дыхание к дыханию, всё отчаянней, всё более жадно… Он не нападал на меня, как прежде, но подчинял себе с нежной властностью. Ладони мягко охватывали мои щёки, пальцы то чуть сжимались, то гладили. Я всё пыталась запомнить его вкус, но совсем скоро Влас остановился. Оба тяжело дышали, глядя друг другу в самый омут глаз.
— Неужели ты и правда мой?
— Твой. А ты — моя, — отозвался он с ласковой жадностью. — Красавица. — Тяжёлые пальцы зарылись в гущину ниспадающих волос, и я зажмурилась от наслаждения. — В ту нашу первую встречу я сразу подумал: какие они у тебя, когда вот так распущены? И знал, что если увижу этот медовый водопад — не удержусь, запущу руку. А пальчики у тебя чуть шершавые, нежные. — Он поднял мою руку, поцеловал подушечки, губами прихватил большой палец. Я едва стояла на ногах от таких настойчивых ласк. — Нежность моя. Радость моя, — продолжал шептать мужчина, и внутри меня что-то опадало, вздрагивая. — Вечно бы держал, не отпуская, возле сердца.