Волшебный корабль
Шрифт:
Голос Проказницы отзвучал в теплой ночи, и Уинтроу ответил:
— Случается, что струна, которую пробудили верным и сильным прикосновением, в свою очередь будит другую, и та отзывается чистейшей, долго не смолкающей нотой. Так моя душа отозвалась на слово истины, которое ты произнесла. — Он вслух рассмеялся, продолжая дивиться себе самому: сейчас ему казалось, будто его грудь была клеткой, из которой вдруг выпустили долго-долго томившуюся там птицу. — Ты сказала, — продолжал он, — самую простую вещь: «мы дополняем друг друга». Почему же эти слова показались мне столь необычными? Не знаю! Они так меня тронули… так тронули…
— Что-то совершается здесь,
— И я чувствую. Но не знаю, что это такое.
Она поправила:
— Ты имеешь в виду, что тебе трудно дать этому имя. Но глубоко внутри мы оба знаем, что происходит. Мы растем. Мы становимся.
Уинтроу улыбался, глядя в ночную мглу. Он спросил ее:
— Становимся — чем?
Она подняла голову, и далекие огни отразились от деревянных черт. Ее губы дрогнули в ответной улыбке, обнажившей безупречные зубы.
— Ты и я становимся НАМИ, — просто объяснила она. — Так, как тому и предначертано было случиться.
…Альтия никогда прежде не подозревала, что несчастье может достигнуть столь полного совершенства. Только теперь, глядя на опустевший стакан, она начинала как следует осознавать, до какой степени съехал набекрень весь ее мир. Чего греха таить, раньше тоже бывало и плоховато, и даже совсем плохо… но сегодня выдался совсем особенный день. Сегодня она раз за разом творила абсолютно глупые дикости… или дикие глупости… в общем, творила совершенно не пойми что, пока все не стало до того скверно, что уже дальше некуда было ехать. И теперь ей оставалось только качать головой, дивясь собственной безмозглости.
Сунув руку в кошель, она ощупью пересчитала последние оставшиеся монетки — и подняла свой стакан, требуя, чтобы его наполнили заново. Да. Куда ни ткни, всюду следовало поступать решительно наоборот. Весь сегодняшний день она сдавалась без боя, когда — ежели по уму — надо было до конца стоять на своем, и упорствовала, когда требовалось уступить. Но самая страшная, самая жестокая и непоправимая глупость случилась, когда она ушла с корабля. Покинула Проказницу. Покинула даже прежде, чем тело ее отца было опущено в волны. Это была уже не просто глупая неправота. Это было предательство.
Она предала все, что когда-либо ценила и любила, все, что было дорого ей.
Да как вообще она могла сотворить нечто подобное? Оставить непогребенное тело отца… оставить Проказницу на растерзание Кайлу!!! Кайл ведь не понимал ее и не поймет. Он понятия не имеет, что такое живой корабль, как с ним следует обращаться и каковы его нужды…
Было отчего прийти в отчаяние, было отчего почувствовать самую настоящую сердечную боль.
Столько лет ожидания — и она предает Проказницу в самый ответственный миг!
Что, спрашивается, с ней творится? Где вообще были ее мозги? Где было ее сердце? Как могла она думать лишь о собственных чувствах и начисто позабыть про корабль?… Что, интересно знать, сказал бы ей отец? Ее отец, всегда говоривший: «Корабль — вот главное. Все прочее — во-вторых…»
Подошедший корчмарь взял у Альтии денежку, повертел так и этак — не фальшивая ли, — и наполнил ее стакан. Он сказал ей что-то, что именно — девушка не расслышала, только то, что голос, полный деланного сочувствия, был неприятно елейным. Альтия отмахнулась, чуть не расплескав вино из стакана, который держала в руке. И поспешно выпила, пока и вправду не разлила.
Голову требовалось срочно прочистить, и она широко раскрыла глаза, как если бы это могло подействовать. Никто из посетителей таверны не стремился разделить ее горе, и это
«У этих жалоб уже борода в заливе скоро потонет, — мрачно подумала Альтия. — Зундят и зундят, и хоть бы один попытался что-нибудь сделать!»
Когда они с отцом в последний раз посещали совет старинных семейств, Ефрон, помнится, поднялся и предложил им попросту объявить вне закона все то, что, по общему мнению, могло угрожать городу. «Удачный принадлежит нам, а не сатрапу, — заявил он решительно. — Надо нам сложиться и завести хороший сторожевой корабль, чтобы раз и навсегда перекрыть работорговцам доступ в наш порт. А что касается калсидийцев — если они не желают платить здесь за воду и продовольствие, пускай их зерновозы останавливаются для отдыха где-нибудь в другом месте. В одном из пиратских городков, например. Быть может, там с ними обойдутся поласковей?»
Эти слова были встречены озабоченным ревом. В одних голосах звучало одобрение, в других испуг, но вот дошло до голосования, и… совет в который раз предпочел бездействие. «Ладно, подождем годик-другой, — сказал отец Альтии, когда они выходили. — Как я понимаю, примерно за такой срок здесь укореняются новые идеи. Кое-кто из них даже и сейчас понимает мою правоту. Они просто не хотят осложнять себе жизнь. Ведь потребуются определенные усилия, чтобы Удачный остался Удачным, а не превратился в южную окраину Калсиды. Право же, во имя тяжких трудов Са! — проклятые калсидийцы и так уже посягают на наши северные рубежи. Если мы и впредь будем оставлять это без внимания, они просочатся прямо сюда. Рабы с татуированными лицами будут обрабатывать наши поля, девушек начнут выдавать замуж в двенадцать лет… и еще тысяча безобразий и непотребств, о которых говорить-то не хочется. Если мы позволим этому произойти, тут-то нам всем придет конец. И члены старинных фамилий на самом деле это понимают. Говорю тебе, дочка: еще год-другой, и голову под крыло будет уже не спрятать. Тогда все как один вдруг согласятся со мной. Вот увидишь…»
Беда только, сам он не увидит уже ничего. Ее отец ушел навсегда. Удачный между тем потихоньку беднел и хирел, но болезнь не позволила отцу заметить даже этого…
Глаза Альтии в который раз за сегодняшний день обожгли слезы. И в который раз она смахнула их рукавом. Оба рукава давно превратились в промокшие тряпки, и, без сомнения, лицо и волосы представляли собой то еще зрелище. Кефрия и мать с катушек бы попадали, если бы могли сейчас ее видеть… Ну и шут с ними. Пускай бы попадали. Может, она, Альтия, в самом деле позор семьи, но они… они — еще хуже. Она-то ударилась в этот запой, движимая внезапно обрушившейся бедой. А они хладнокровно сговорились и загодя все рассчитали. Причем сговорились не столько против нее, сколько против семейного корабля. Уж они-то обязаны были понимать, что это для них значило — отдать Проказницу Кайлу! Человеку, даже не связанному с ней узами крови!..