Волшебный вкус любви
Шрифт:
— Да, шеф, — ответили мы нестройным хором.
Богосавец ушел, мы продолжили работу, но энтузиазма ни у кого не было. Повара были раздражены, и даже самые простые дела не клеились. Ринат опрокинул банку с солью, Йован поранил руку, обрабатывая рыбу. Петар наорал на него, Йован не остался в долгу, и они чуть не подрались.
В последнюю минуту перед открытием вернулся шеф. Он привез часть продуктов, но не всё, что требовалось.
— Корректируем меню, — приказал он с порога. — Палтуса не будет, вместо него осетр. Меняем спаржу на
— Как — убираем?! — воскликнул Сречко. — А что вместо персиков?
— Есть отличная черешня, — сухо сказал Богосавец, на ходу надевая фартук. — Делаем крамбл с черешней, вымоченной в роме, со сливочным мороженым.
— Крамбл?! — казалось, Сречко хватит удар. — А рецепт?!
— Не знаешь, как приготовить крамбл? — шеф ополоснул руки и занялся черешней. — Ты меня расстраиваешь.
— Я знаю, как он готовится! — Сречко размахивал скалкой так, что это становилось небезопасным для окружающих. — Но разве не надо проверить рецепт?! Ты сам сто раз говорил…
— Я займусь начинкой, — прервал его Богосавец спокойно, будто ничего из ряда вон выходящего не произошло, — а ты делаешь тесто. Возьми стандартный рецепт. Из расчета на двадцать пять граммов овсяных хлопьев — десять граммов миндаля, по пятнадцать — муки и сахара, тридцать граммов масла.
Сречко застыл с раскрытым ртом, а Богосавец вдруг позвал меня:
— Даша, будешь помогать мне с начинкой.
— Да, шеф! — пискнула я, потеряв от волнения голос. — Только креветки отнесу…
— Возьми ром, тростниковый сахар и корицу, — велел мне Богосавец.
— Да, шеф! — отозвалась я уже бодрее и со всех ног бросилась в кладовую.
Когда я вернулась, повара работали в обычном режиме — быстро, деловито, без суеты и раздражения.
Одно присутствие шефа на кухне успокоило всех. И я, как и остальные, тоже перестала волноваться, потому что верила, что шеф разрулит любую самую безнадежную ситуацию. Богосавец знал, что делать и делал это уверенно, подбадривая работников своей знаменитой улыбкой.
Он улыбнулся и мне, быстро объяснив, как замариновать черешню, сколько добавить специй и как уваривать начинку, чтобы от рома остался только запах, а не привкус, а черешня приобрела удивительно нежную, тягучую консистенцию.
— Не суетись, все ровно, как будто песенку напеваешь, — говорил Богосавец, стоя позади меня. Он наблюдал, как я выпариваю ром, как добавляю ягоды и сахар, показал, как поворачивать сковородку, чтобы не помять нежные ягоды, перемешивая их ложкой.
Когда он коснулся моей руки, я вздрогнула, но Богосавец даже бровью не повел и ловко перевернул ягоды, чтобы они утопали в сиропе равномерно.
«Все забыто, — сказала я себе мысленно. — Подумаешь, поцеловал он тебя, за титю потискал. Для мужчин это ничего не значит. Но ты радуйся — не будешь уволена. Наверное».
Но радоваться не получалось. Было обидно, и еще — волнительно. Потому что всякий раз, когда шеф называл меня по имени, меня бросало в жар и в холод.
«Даша… Дашка… Я так тебя хочу…», — наверное, я буду слышать его голос до самой смерти. И замирать при этом, как малолетняя дурочка, услышав песенки Димы Билана.
Ресторан был открыт, и первые заказы поплыли из кухни в зал.
Богосавец перебросил мне фартук и вышел к посетителям.
Петар то и дело выбегал из кухни и приносил нам свежие новости. Особых нареканий по изменению меню от клиентов не поступало, а крамбл был принят на «ура».
Мы отстояли смену, как солдаты на поле боя — импровизируя, когда надо было заменить недостающие продукты. Повара тихо ворчали, Йован был бледный, когда осетра понесли вместо лосося. Но рыба получилась хорошо, и он промокнул вспотевший лоб с таким видом, будто спасся от смерти.
Когда ресторан был закрыт, Богосавец появился перед нами, как ни в чем не бывало — улыбающийся, поблагодарил за работу, посмеялся над досадным недоразумением.
Мы тоже посмеялись — но неуверенно, и расходились с тревожным предчувствием. Никто не шутил, как обычно, и Сречко не перепирался Ринатом по поводу — у кого блюда получались вкуснее.
Я пошла в свою комнату, когда в ресторане уже потушили свет. Пусть Богосавец дал понять, что прошлая ночь была таким же досадным недоразумением, как похищенный лосось, я не хотела сейчас встречаться с шефом. Вернее, хотела, но понимала, что в данный момент выяснение отношений — это совершенно лишнее. Да и какие отношения нас с ним связывали?! Пьяный поцелуй? Просто смешно…
Из кабинета Богосавеца доносились голоса, и я, сначала собиравшаяся пробежать по коридору на цыпочках, остановилась, когда услышала, как Лелик почти орал за закрытой дверью:
— …что сделал?! Ты с дуба не рухнул, случаем?! Ты решил все загробить, что ли? Я не понимаю!
Шеф что-то ответил, но что именно — я не расслышала, он говорил очень спокойно в отличие от разгневанного Лелика.
— Завтра же ползешь к Лильке и просишь у нее прощения! — Лелик, судя по всему, был уже вне себя. — Ползешь и просишь!
Дверь кабинета приоткрылась, и я пулей рванула вперед, чтобы не быть пойманной за подслушиванием.
— Ты мне еще указывать будешь, что делать? — спросил ледяным тоном Богосавец.
Я прижалась к стене за колонной, надеясь, что меня не заметят, но Лелик вряд ли заметил бы шесть меня, выстроившихся в ряд — так он был взбешен.
— Мы здесь деньги делаем, а не в благородных девиц играем! Он тебе за дочку такую жизнь устроит, что разоришься к чертям собачьим! И потом точно к нему приползешь! На пузе приползешь!
— Ползи на <…> сам, — раздалось в ответ.
Лелик от души хлопнул дверью и помчался к лестнице, фыркая, как кот. Он сбежал на первый этаж, к выходу, по пути обругав охранника. Мне тоже можно было бы убраться к себе, но я не могла уйти. Стояла в коридоре, стиснув руки, и не могла сделать ни шага.