Воля дороже свободы
Шрифт:
Он сбросил Бена на пол, не заботясь о том, чтобы смягчить падение. Тот не издал ни звука; тогда Кат подтащил его к стене, а потом рывком вздёрнул на ноги и поставил в нише, как нелепую статую.
Бен ухмыльнулся.
– Хорошая шутка, – сказал он, – а я уж было решил, что ты меня убьёшь.
– Хотел бы, да не судьба, – отозвался Кат. – Мы теперь – одно целое. К сожалению. А мне ещё бомбу чинить, и Аду кормить потом.
Он протянул руку и нащупал то, что видел единственный раз, когда решился вытерпеть сновидение до конца – тяжёлую заржавленную цепь. Обмотал этой цепью стоявшего истуканом Бена, продел
Бен опомнился. Прянул вперёд. Цепь звякнула, натянулась – но и только. Бен рванулся снова: так же безрезультатно.
Тогда он закричал.
Кат взял из груды камень и положил с краю ниши. Рядом лёг второй камень, за ним третий. Щели заполняла жирная, пахнувшая сырой штукатуркой известь. В жизни, пожалуй, из такой кладки получилось бы немного толку, но здесь всё подчинялось непредсказуемым законам сновидений. Кладка выходила прочной.
Бен кричал и бился. Верёвка и цепь держали крепко, не давали слабину ни на вершок.
Кат выложил ещё один ряд. Казалось, камней в груде не становится меньше. Известь тоже пополнялась непостижимым образом, словно кто-то добавлял её в горку, когда Кат поворачивался спиной.
Четвёртый ряд. Или пятый. Или шестой. Считать было невмоготу, числа путались в голове. Да это было и не важно; главное – стена становилась выше и выше.
А Бен кричал – кричал всё отчаянней и пронзительней. Больше не было посулов, угроз, научных терминов, философских выкладок. Он просто вопил на одной ноте, пел самую простую и древнюю песню, которую сочинили десятки тысяч лет назад – песню страха. Для этой песни не требовались слова. Только дыхание и голос. И, конечно, страх.
Десятый ряд. Или пятидесятый. Или сотый.
Этот был последним.
Кат отступил от сложенной стены, убрал с лица волосы испачканной в извести пятернёй. Кладка получилась не слишком ровная, но очень надёжная с виду. На самом верху чернел прямоугольник пустоты. Единственное окошко, связывавшее замурованного узника с миром.
В тот раз, когда Кат досмотрел сон до конца, ему пришлось замуровать себя самого. Он стоял в этой нише – и он же был снаружи. Он обматывал себя цепью – и сам чувствовал, как ржавые звенья стискивают тело. Укладывал камни – и впивался взглядом в черноту, которая сгущалась вокруг по мере того, как росла стена. А потом остался один, скованный, во тьме. И не мог проснуться – долго, долго.
Но сегодня, когда он шёл сюда, то почему-то знал, что ниша пуста. Что она больше для него не предназначена и ждёт теперь другого узника.
Тут крики стихли.
– Демьян, – послышалось из-за стены. – Ради всего… Ради всего…
Сорванный, надтреснутый голос дрожал, фразы обрывались, точно Бен хотел сказать ещё что-то, но не мог. То ли забыл слова, то ли просто не знал, как закончить.
– Ради всего!.. – факелы догорали, из углов подкрадывалась темнота. – Демьян!
– Да, – сказал Кат. – Ради всего.
И заложил прямоугольное окошко камнем.
Отступил на шаг.
Прислушался.
Ни звука.
– Вот и поговорили, – пробормотал он.
В этот миг всё смешалось, извернулось, куда-то поехало. Нахлынуло невероятное чувство: будто бы смотришь двумя парами глаз, причём видишь разом и кромешную темноту, и слепящий свет. Кат ощущал себя
И очнулся.
Он лежал в жутко неудобном положении: с запрокинутой головой, с подогнутыми ногами, обвиснув на туго набитом рюкзаке. Мышцы затекли, встать получилось не сразу. «Время, – бессвязно думал он, ворочаясь, – как долго всё было? Что с детьми? Догнать, догнать...» Солнце не успело пройти заметный путь по небу с тех пор, как он отрубился. Но сколько минут нужно Петеру и Ирме, чтобы достигнуть оазиса?
Освободившись, наконец, от рюкзачных лямок, Кат поднялся и побежал вперёд. Сквозь сухостойную рощу дороги не было – пришлось огибать. Он спотыкался и прихрамывал, бедро грызла пульсирующая боль: может, зашиб при падении, а, может, тело каким-то образом сохранило память о воображаемой схватке с Беном. «Догнать, – стучало в голове. – Не дам дураку помереть. Не сейчас».
Когда роща осталась позади, Кат запнулся и упал. С трудом встал, опираясь на колени. Заслонился ладонью от солнца и поглядел вдаль.
На западе желтела полоска раскалённого песка, дрожал и струился воздух, а выше клубилась плотная мешанина туч. Порой казалось, что под тучами вспыхивает блик, но, вероятно, это просто посверкивал вызванный жарой мираж.
Петера с Ирмой видно не было.
«Должно быть, добрались до оазиса, но ничего не вышло, – Кат опустил руку. – Человек – не кристалл, бомбу касанием не зарядишь. Может, хоть пацана из пустыни вытащить удастся…» Он бросил взгляд на еле-еле светящийся камень духомера. Нет. Никого ему не вытащить. И никуда уже не уйти. «Лучше бы я на Китеже остался», – бессильно подумал Кат.
В этот момент всё и началось.
Сперва под ногами заструились бледные огни. Пустошь за минуту покрылась светящимся подвижным узором, похожим на сосудистую сетку. Узор мерцал, по траве бежали фиолетовые отблески, в воздухе стоял мёртвый шелест. Пахло грозовой свежестью.
Затем вдали, над оазисом пришли в движение тучи. Раньше они стелились сплошным комковатым одеялом, теперь же вспухали, росли ввысь и в стороны, заслоняя небо пологом цвета крови, смешанной с грязью. Сквозь полог угрожающе багровело зарево; это было не солнце, потому что настоящее солнце, поблекшее, будто от испуга, оставалось на востоке.
Кату казалось, что тучи вот-вот обрушатся, растекутся, похоронят под собой пустыню. Но огромная багровая масса в небе вдруг принялась загибаться по краям. За считанные секунды она свернулась в исполинский шар, повисший над оазисом, как сорвавшаяся с орбиты луна – тёмная, грозная, готовая упасть. Внутри бурлили потоки, доносился громовой рокот.
А потом к шару с земли ринулись потоки огня. Родился и окреп ветер, завыл, толкнул в спину, понуждая бежать туда, где снизу вверх били фиолетовые молнии, где всё ревело и закручивалось в спираль, где мутной стеной стоял поднятый в воздух песок. Кат сделал два нетвёрдых шага назад, моргая и заслоняясь рукой. Огненная позёмка текла бурунами, шелест перерос в несмолкаемый треск. Молнии сверкали всё яростней, сливались в одну трепещущую вспышку. Шар медленно вращался, обрастая бахромой клубящихся дымных щупалец.