Воля дороже свободы
Шрифт:
Он, конечно, прекрасно понимал, что не справится в одиночку.
Но отчего-то не мог попросить о помощи.
В этот момент Кату пришло на ум воспоминание, явившееся полчаса назад. Светлая аллея, первая листва на деревьях. И поцелуй. «Неужто солнечный парень и такое предвидел? Нет, ерунда. Не может быть». Тут же мысли понеслись по хорошо уже знакомой тропинке: что тебе этот мальчишка, это же просто ходячий запас пневмы, мешок с духом, обуза в дороге, от него одни неприятности…
И разгорелась, как угли на ветру, знакомая мелочная ярость. Девчонку спасать? Рисковать жизнью, рисковать всем, ради чего он странствовал по
Петер смотрел на него. Просто смотрел во все глаза – грязный, нечёсаный, тощий подросток.
«Врёшь, не возьмёшь!» Кат вздрогнул. Коснулся виска, отгоняя то, что пыталось завладеть головой с тех пор, как он вернулся с Батима. Болезнь, что брала своё, или отпечаток пневмы сумасбродного бога – ядовитое, злое начало, которое силилось взять над ним верх.
«Дуй, ветер буйный, свей росу медвяную, – сейчас он почему-то никак не мог вспомнить голос Маркела. Помнил только его слова. – Воля мне, свобода, дивная дорога. Волен я век повеки, отныне довеки».
Петер смотрел. Молча, без всякой надежды.
«Не каждый способен бороться с преступлениями. Но каждый может отказаться в них участвовать», – голос Петера прозвучал в памяти гораздо отчётливей. Кат скрипнул зубами. «А если кто способен бороться, но не имеет права? – подумал он. – Если борьба – бредовая затея, и наверняка ничего не получится, да ещё погибнут те, кто вообще ни при чём? Вон Фьол поймал Основателя в ящик – много от этого хорошего вышло? И сам подох, и тех двоих уродцев погубил, а потом ещё целое кротовое стадо друг дружку в Разрыв спровадило. Чем я лучше Фьола? С чего я вообще взял, что лучше? Может, наоборот – хуже».
На кухне снова заговорили, перебивая друг друга, Энден и Фрида. Говорили на вельтском, но постоянно звучавшее «фик дих» было понятно и без всякого перевода. «К херам всё, – подумал Кат ожесточённо. – Мальчишке отказать. Отказать. Профессор соберёт бомбу, я её скину в Разрыв и вернусь в Китеж. А там меня доконает болезнь. Что толку себя обманывать? Столько лет ремиссии, должно же когда-то было наступить ухудшение. Вот и пришла пора. Видно, когда я у Основателя духа хлебнул – процесс-то и запустился… И не остановится уже. Перееду к Аде, будем наконец вдвоём жить. Правда, недолго, потому что кормить нас будет некому. Маркел стар, обитель стоит пустая, все разбежались. На Будигоста надежды нет, на Килу – тем более. С чего им заботиться о мироходце, который в Разрыв больше ни ногой? Так и сдохну».
Петер смотрел на него, не отрываясь.
«Сдохну, – думал Кат. – Сдохну… Сука, а как же плохо-то будет подыхать. Как же будет херово подыхать, когда я вспомню глаза этого сопляка».
Он поднял ставшую вдруг неимоверно тяжёлой руку и, сдвинув манжету плаща, поглядел на духомер. Камень сиял холодно и ясно. В зеркале светился его двойник – самоцвет на запястье огромного длинноволосого мужчины. А рядом отражался мальчик, который всё смотрел на мужчину и ждал. И его лицо тоже будто бы светилось в зазеркальном пространстве.
«Волен век повеки… – подумал Кат. – Я на воле. Я ещё здоров, ещё могу удерживать
Ответом была тишина. Злобная хворь, что поселилась в его голове, молчала. Молчал и Петер, застывший в полутьме, как маленький призрак. Молчал весь старинный обветшалый дом: ни звука не доносилось из соседних квартир, не гудели трубы, не потрескивали под чужими ногами половицы. Молчали даже Энден с Фридой – их ссора на кухне вдруг затихла, разрешившись не то перемирием, не то отчуждением.
Молчание – лучший ответ для того, кто не хочет знать ответов.
И для того, кто уже сам всё знает.
– Пора Килу повидать, – сказал Кат.
XVI
Помнится, в спокойные времена многие думали: придёт конец света – правительства разбегутся, настанет пора анархии, и всюду воцарится блаженное беззаконие. Ага, как же. Поменьше фантазий, мои маленькие ценители свободы. Князья и канцлеры будут держаться за власть до последнего. Всегда, при любых обстоятельствах. Даже когда рухнут города, опустеют от голода деревни, и люди станут жечь деньги, чтобы согреться; даже тогда в каждом обнищавшем государстве останется правительство.
И полиция. Чем тяжелее доля рабов, тем прочнее их цепи. Уверен: если на Земле уцелеют всего трое людей, то первый из них объявит себя вождём, второго назначит полицейским, а третий будет всю жизнь на них работать.
Или примется воровать – просто чтобы не протянуть ноги. Я его отлично понимаю, между прочим. В полицейском государстве сложно не стать преступником.
Лучший Атлас Вселенной
Горлышко бутылки, звякнув, поцеловало стопку. Взвились пузырьки, забулькала влага. Общий говор затих: когда наливал Кила, полагалось молчать.
– Пей, Дёма. Уважь старика.
Кат, отставив по обычаю локоть, поднёс стопку ко рту и выпил. Водку Кила делал сам, не доверял никому. На меду, на пряных травах, перцовую, ягодную, ореховую, простую – любую. Получалось это у него замечательно, ни в одном кабаке, пусть и в самом дорогом, таких напитков не подавали. И абы кого Кила своей водкой не потчевал.
Но и Кат был не абы кто.
Кила тоже выпил – умело и беззвучно. Со стуком вернул стопку на стол, потянулся к нарезанному расстегаю. Ухватил исходящий паром кусок, забросил в рот, прожевал и удовлетворённо рыгнул – так что всколыхнулось сытое, тугое брюхо.
– Ты закусывай, – сказал он Кату нутряным басом. – И мальчонка пускай поест. Тощий вон какой.
Кат, не разбирая, взял с блюда мелкий пирожок. Вокруг ожили разговоры, забренчали по тарелкам ножи и ложки. Кто-то крякнул, опустошив чарку. Кто-то неловко задел коленом общий длинный стол, и всё со звоном вздрогнуло. Снизу слышалось урчание и хруст: это грыз говяжьи мослы Кощей, сторожевой кот Килы.
Кат расстегнул ворот рубахи. В трапезной было душно, печь за спиной дышала жаром. Ярко сияли световые кристаллы под расписным потолком. Стараясь ступать неслышно, разносили угощение девки, одетые в длинные, до пола сарафаны – атаман не любил, чтобы вид женского тела мешал пищеварительному процессу.