Вооружен и опасен: От подпольной борьбы к свободе

Касрилс Ронни

Ранг комиссара, существовавший во всех партизанских движениях Юга Африки, происходил из России, из Красной Армии времён гражданской войны. В то время это было необходимостью, ибо новое социалистическое государство было вынуждено полагаться на царских офицеров. Комиссар представлял партию и должен был обеспечить, чтобы командир проводил партийную линию и не предавал революции. Комиссар должен был также предотвращать деспотизм в действиях командира.

Вечера после ужина также были напряжённым временем. Товарищи коллективно просматривали конспекты дневных занятий. Упор делался на помощь тем, кому было трудно в учёбе. Иногда по вечерам взводы проводили политические занятия и дискуссии. Проводились также занятия хора и драматического кружка, так как по субботним вечерам

и в праздничные дни давались концерты. Инструктора и руководство лагеря также проводило в это время свои совещания. Позже в Кибаше, а также в Ново-Катенге и в других лагерях, мы создали библиотеку, помещение для комнатных игр и для образования для взрослых. Мзваи Пилисо был настоящей динамомашиной — он прямо-таки генерировал энергию. С нашими международными связями лагеря были хорошо обеспечены всем — от шахмат до игры в скрэмбл и настенных таблиц, карт и разнообразных книг. В каждом лагере неизбежно собиралась группа талантливых художников и с помощью оборудования, получаемого через наши представительства за рубежом, мы даже могли проводить выставки и украшать лагерь портретами наших лидеров. Большую часть своего времени по вечерам я проводил в специальных занятиях с небольшой группой товарищей, которых я готовил в качестве инструкторов политработы.

В 10 часов вечера генератор, работавший с начала сумерек, отключался и все, кроме часовых, отправлялись спать. При необходимости руководство лагеря могло проводить совещания при свете керосиновых ламп.

Отношения между руководством и новобранцами выглядели хорошими. Инструктора, которые недавно прибыли из Советского Союза и из ГДР, применяли разумный подход к преподаванию своих специальностей. Я заметил, что даже в отношении физической подготовки и тактических занятий в поле они не злоупотребляли нагрузками на курсантов. Это выглядело контрастом по сравнению с периодом расцвета культа «мачо» (культа силы) времён Амброза в лагере Конгве в Танзании. Я отметил также, что, несмотря на озабоченность проникновением вражеской агентуры, дисциплина не насаждалась жёсткими методами. Если кто-то пререкался при распределении в караулы или в наряды по лагерю, командир проводил с ним беседу, убеждая курсанта изменить отношение к делу. Те, кого ловили за сбором фруктов без разрешения, могли в качестве наказания получить небольшие дополнительные наряды на работу.

Новобранцы, парни и девушки, прибыли из всех уголков Южной Африки. Я научился произносить лозунги нашей борьбы на языках племен зулу, коса, сото, тсвана, сипеде, тсонга, шангаан, африкаанс и выучил по несколько приветствий на каждом из этих языков. Товарищи говорили на смеси родных языков и английского. Популярным был и «бандитский язык» [38] , особенно в часы отдыха. Я первый раз услышал его в классе, когда в начале урока как всегда спросил, кто будет переводить. После вступительных слов я остановился для того, чтобы дать возможность перевести, и удивился, услышав красочный поток жаргона на африкаанс.

38

Смесь африкаанс с местными языками, употребляемая необразованными, хулиганскими элементами.

— Вы удивляете меня, товарищи, — заявил я. — Я думал, что вы начали борьбу против расизма именно потому, что отвергли этот язык.

Мои слушатели прямо из кожи вон лезли, чтобы доказать, что они боролись не против этого языка, а против его насильственного насаждения. Как и в Восточной Германии, я немедленно ощутил себя с ними свободно и почувствовал, что они меня приняли, поскольку я не только жил вместе с ними, но и потому, что те идеи, которые я выражал, совпадали с их собственными взглядами. Меня постоянно поражало отсутствие у них расизма и естественная легкость, с которой они приходили к пониманию того, что в основе нашей борьбы было единство всех сил, противостоящих угнетению и несправедливости. Это создавало особую культуру, которая выражалась в атмосфере радости жизни и бодрости, с какой я никогда не встречался

во время всех своих путешествий.

Это не означает, что у них не было каких-либо забот. Проблемы были, и их диапазон простирался от беспокойства за семьи, которые остались дома, до любовных коллизий, психосоматического возбуждения и трений со своими товарищами. Однажды после занятий долговязый парень с печальным выражением лица, который был известен под именем Дюк, попросил меня поговорить с ним. (Был какой-то особый политический и географический шик в тех подпольных именах, которые они брали и которые распространялись от Дюк (Герцог), Иди-прямо, Джо-моя-крошка, до Ленина, Никиты, Брежнева, Кастро, Саморы, Мугабе и Инкулулеко (Свобода) или Лондона, Бельгии и Токио).

Дюк выглядел смущённым и говорил немного бессвязно.

— Так в чём дело, Дюк? — спросил я, подбадривающе хлопнув его по плечу.

Он закатил рукав.

— Вы знаете, что это такое? — спросил он, показывая грубо выглядевшую татуировку.

— Да, — сказал я. — Это татуировка.

— По-моему, Вы не понимаете, товарищ Кумало, — продолжал он. — Это татуировка одной из тюремных банд. Понимаете, я состоял в этой банде, когда был в тюрьме.

Я сказал ему, что он не должен испытывать чувства стыда. Система апартеида превращала в так называемых преступников многих хороших людей. Многие из них сейчас в АНК.

— Но это не относится ко мне, — ответил он. — Понимаете, полиция выпустила меня из тюрьмы, дав мне задание проникнуть в АНК. Когда я соглашался, я ничего ни понимал. Я слушал Ваши лекции и начал понимать, что такое АНК. Я не хочу работать на буров.

Я поздравил его с тем, что он честный человек, и заверил его в том, что он может чувствовать себя в АНК, как дома.

Глава 11. Неповиновение

^{Рождество 1977 года. Кибаше, Ангола}

Суббота и воскресенье были днями спорта, художественной самодеятельности и просто отдыха. Я любил выносить свой надувной матрац в лимонную рощу и поваляться в тени, купаясь в запахе цитрусовых, разносимом ветерком.

Двое из моих слушателей, Франк и Ашок, любили делать то же самое. Мы обычно вели приятные разговоры, из которых я узнавал о нынешней жизни в Южной Африке. Они оба были из Дурбана. Франк родился в африканском посёлке Умлази. Его исключили из Университета Форт Хейр за его роль в студенческой забастовке. Ашок был из индийского рабочего района Меребанк. Он был хрупкого сложения. Хотя они были из разных общин, но, судя по их рассказам, расовое угнетение и бедность их родителей сформировали у них одинаковые взгляды и привели их в АНК.

Франк работал техником в одной из лабораторий Натальского университета в Дурбане.

— Ты знаешь книжный магазин Логана на территории университета? — спросил я.

— Конечно, — спокойно ответил он. — Мы таскаем оттуда книги.

— Как тебе не стыдно, — упрекнул я его. — Логаны — это родители моей жены.

— О, они хорошие люди, — ответил он слегка смущённо. — Но Вы знаете, как трудно быть студентом.

Франк и Ашок показали мне дорогу через ручей, через тёмную часть леса к краю холма, на котором располагался наш лагерь. Я не представлял себе, что мы находимся на такой высоте и почему наш лагерь так часто был окутан туманом. При виде столь красивого пейзажа, какой простирался перед моими глазами, я затаил дыхание.

Ближняя сторона холма резко обрывалась вниз. Скалы были крутыми и ярко-красного цвета. Ещё ниже был обрыв метров на двести. А совсем внизу был захватывающий вид на долину, покрытую густым кустарником, через который вилась река. Это к вопросу о моём опасении нападения на наш лагерь с северной стороны!

По воскресениям я первым делом шёл вместе с Сейисо и комиссаром к реке, чтобы поплавать и постирать форму. Они научили меня, как «гладить одежду» без электричества и без всякого труда. Одежду тщательно складывали на газетных листах под нашими надувными кроватями. «Глажение» происходило, пока мы спали. На следующее утро мы доставали свою форму уже тщательно отутюженной.