Воровка
Шрифт:
Темно–зеленый взгляд снова обратился на него.
– Не смей переводить на меня стрелки. Это не я побежала на свидание с другим.
– То, что я сделал, было неправильно, признаю. Но я не довел все до логического конца. Я не смог. И даже если это не оправдывает меня…
– Чертовски верно, не оправдывает! Сейчас ты – лжец. Для меня ты навсегда останешься лжецом…
На него внезапно и без предупреждения обрушилась правда.
– Моя мать умерла. Ты вообще заметила это? Остановилась на мгновенье, чтобы подумать об этом?
Она казалась ошеломленной.
– Какое отношение к происходящему имеет Дева–Летописеца?
Вишес
– Ты ни разу не спросила, что я чувствую. Не спросила, как я выяснил, что она умерла.
Джейн снова отвела взгляд. Посмотрела на него.
– Я не думала, что это тревожило тебя. Ты вел себя так, будто ничего не произошло. Ты ненавидел ее.
– Ключевой момент: ты не спросила.
Джейн потерла лицо с, вроде как, раздражением. Терла и терла.
– Вишес, послушай, тебя не так легко прочесть, ты не эмоционален. Такое ощущение, что ты винишь меня в том, что составляет твою суть. Как я могла узнать…
– Я был на том складе с моими братьями и Ублюдками. Я побывал в гребаной резне, которая могла закончиться вообще иным образом. Ты так и не спросила, как это было. Ты не села рядом со мной…
– Это дела Братства! Вы не говорите о своих делах, никогда! – Она вскинула руки. – Ты должен посмотреть на все с моей стороны. Ты обвиняешь меня в том, что я бросила тебя, в то время как все я всего лишь следовала твоему примеру. Ты никогда не обсуждаешь со мной сражения. Не рассказываешь мне о войне. Ты исчезаешь за своими компьютерами, используя их вместо камуфляжа. Что мне оставалось? Сидеть на диване напротив тебя и вышивать, пока ты удостоишь меня возможностью спросить, что тебя гложет? На хрен это дерьмо из пятидесятых. Если ты хотел домашнего питомца, стоило завести кота.
– Джейн, да пофиг. Ты возвращаешься домой спустя пятнадцать–восемнадцать часов работы. Убитая, едва волоча ноги, с глазами «в кучку». Ты и не вспомнишь, сколько раз я укладывал тебя в кровать после того, как ты вырубалась на том диване…
– Мои пациенты – не чужие люди. Я лечу твою семью.
– Ты – моя супруга. Была, по крайней мере. В последнее время тебя даже не назовешь соседкой по комнате.
Джейн сузила глаза.
– Ты хотя бы на мгновение можешь предположить, если прервешь свою эпическую тираду, каково это будет для меня – потерять кого–то из братьев и солдат в свою смену? Не заботиться о них должным образом? Принять неверное решение, хотя я не всегда владею нужной информацией или всеми ответами? Ты снаружи сражаешься с Обществом Лессенинг, я же занимаюсь зачисткой последствий, и уж лучше я буду хреновой женой для тебя, чем плохим врачом, когда они умирают.
Ви скрестил руки на груди и кивнул.
– Ты вполне четко обозначила свои приоритеты. Я знаком с ними.
– И не получив желаемого, справляешься с этим просто шикарно, достойно уважения. Если тебе есть, о чем поговорить, почему бы просто не завести разговор?
– Проверь сообщения.
– Я никогда не игнорирую твои сообщения.
– Уверена в этом?
– Да. Я всегда отвечаю тебе.
Уставившись на нее, он совсем не узнавал себя. Он не понимал, как превратился в эту выгребную яму сумбура и гнева, он всегда был стальным кинжалом, а сейчас представлял собой пластмассовый ножик для масла. Одно он знал точно – он так больше не может.
Он не был попрошайкой. Он – не тряпка. И в этой ситуации он – не жертва… Джейн – тоже. Они – двое людей, которые пошли раздельными путями, сотня последовательно принятых решений все сильнее отдаляла их от их отношений, вместо того, чтобы сближать.
Его глупый поступок просто осветил ситуацию, и чувства, которые они испытывали и сейчас выговаривали, – результат того, что они наконец–то осознали масштаб проблем.
– Я кричу, Джейн. – Он указал на свою голову. – Вот здесь, я кричу и схожу с ума. Мне столько не вынести, и в прошлом я знал, что поможет мне пережить происходящее, пока все не утихнет. И это сто процентов не разговоры, и знаешь что? Ты – единственный человек, кому я могу сказать об этом. Я судорожно пытаюсь взять себя в руки и не горжусь этим… я это ненавижу, черт подери. Но я должен функционировать, понимаешь? Я не могу подвести Рофа и Братство. Я должен выходить на поле боя, быть начеку, делать свою работу и это… – он указал пальцем на свой череп, – должно вернуться в строй. Я не тронул ее. Когда дошло до этого, я не смог, но не потому, что это неправильно с точки зрения морали, а потому, что я хочу быть с тобой. Ненавидь меня за неверное решение, принятое в приступе отчаяния, если так тебе будет проще, но я не трахал ее и никогда не сделаю это снова.
Джейн долгое время изучала его.
– Мне все равно, что ты сделал, а чего не сделал. Насколько я понимаю, с этого момента ты – свободный мужчина.
Когда Джейн услышала свои слова, то сама испытала частичный шок. Она не думала, что зайдет так далеко, но ее чувства заняли эфирное место в голове, гнев, злость, боль были настолько сильны, что захватили контроль.
– Ты несерьезно, – отстраненно сказал Вишес.
В последовавшем молчании она изучала его лицо и обнаружила, что совсем не узнавала знакомые черты, словно расстройство вызвало у нее амнезию. Его коротко стриженные черные волосы, белые радужки с темной каймой, татуировки на виске, бородка, все было прежним… и все же она его не узнавала.
Я тебя не узнаю, – подумала Джейн.
– Я возвращаюсь на работу, – сказала она.
– Ну разумеется.
Она направила в его сторону палец.
– Я в этом – не главный косячник.
– Аналогично.
– Тогда почему здесь горят свечи? И, кстати, клевая майка. – Она окинула взглядом его голый торс, круговой шрам на груди указывал на его членство в Братстве. – В следующий раз, когда попытаешься убедить меня, что не спал с другой, оденься ради приличия.
– Джейн. Нам нужно проговорить это.
– Уже поговорили. Больше нечего добавить.
Когда он протянул к ней руку, она резко отступила назад, ощутив, как что–то прошло сквозь нее.
Она прошла через стеклянную панель, которая как защитные поручни опоясывала террасу. В расстроенных чувствах она приняла призрачную форму.
– Тогда ступай, – холодно произнес Вишес. – Похорони себя в работе. А если когда–нибудь возьмешь паузу и захочешь поговорить, ты знаешь, где меня искать.
И вот оно – снисходительность и замкнутость, так хорошо знакомые ей. Вишес снова спрятался за своими воротами, скрылся в берлоге и забаррикадировался, далекий, хотя стоит прямо перед ней.
– Ты стоишь выше других, – пробормотала она.
– Я сын долбаного божества. Хочешь, чтобы я был среднестатистическим?
Она посмотрела поверх его плеч на свечи. Его «игрушки». Станок.
– Для информации: я жалею, что пришлось лечить тебя тогда в «Святом Франциске». Жалею, что вышла в ту ночь на смену.