Восемь миллионов способов умереть
Шрифт:
— И не рассказывай мне об этих полотенцах. Он типичный Потрошитель, хитрый и опасный извращенец, умеющий планировать свои мерзости, прячем планировать по своим правилам, а не по нашим. Кстати, он в моей практике уже не первый такой, с подобными приходилось сталкиваться и раньше.
— Но я получил предупреждение оставить это дело, Джой. Очень серьезное предупреждение!
— Ну, и что с того? Ее убил маньяк, и вместе с тем было в ее жизни такое, что она скрывала, и кое-кто из ее друзей или знакомых не хотел, чтобы об этой тайне узнали. Может, любовник оказался женатым парнем, как ты, собственно, и предполагал. И даже если бы она умерла от скарлатины, ему бы все равно не хотелось, чтобы ты совал свой нос в это дело.
Я припомнил текст, который полицейские зачитывают при аресте: «Вы имеете право хранить молчание». Припомнил и решил воспользоваться этим правом.
— А может, ты считаешь, что Даккинен и эта самая Блауштейн были как-то связаны? Сестры, разлученные в раннем детстве, что-то в это роде? Хотя, прошу прощения, какие сестры?! Брат и сестра. Или же два брата. Может, этой Даккинен тоже когда-то сделали операцию? Уж больно высока она была для девушки, верно?
— Может, Куки была только прикрытием?
— То есть как?
Я все-таки заговорил, против воли. Не воспользовался своим правом.
— Может, он убил ее, чтобы сбить нас со следа? Выпустить, так сказать, пары? Чтобы все это выглядело, как цепочка случайных, бессмысленных преступлений. И скрыть тем самым истинный мотив убийства Даккинен.
— Выпустить пары... Да какие, к чертовой матери, еще пары?! Какой след?
— Не знаю.
— Никаких паров нет. И не было. А вот теперь появятся. Ничто так не будоражит эту сучью прессу, как череда бессмысленных, жестоких убийств. Читатели так и пожирают эти горячие новости, заправляют ими свои кукурузные хлопья по утрам. И любой случай, который дает возможность посмаковать тему Джека-Потрошителя, просто с ума сводит этих писак и редакторов. Ты говорил о парах. Так вот, скоро будет достаточно и пару, и жару, чтобы поджарить их паршивые задницы!
— Наверное.
— А знаешь, кто ты такой, Скаддер? Ты жуткий упрямец.
— Возможно.
— Дело в том, коллега, что ты проводишь частное расследование и у тебя на руках только одно дело. У меня же весь стол завален этим дерьмом, и я счастлив, когда удается спихнуть хотя бы часть. А с тобой все наоборот. Ты вцепился в это дело мертвой хваткой и можешь себе позволить заниматься им бесконечно.
— Неужели?
— Ну, не знаю. Во всяком случае, такое складывается впечатление. — Сняв руку с руля, он похлопал меня по плечу. — Нет, пойми меня правильно. Я вовсе не намерен пороть горячку, — добавил он. — Просто когда я вижу нечто подобное, какую-нибудь девицу или парня, изрубленных в бифштекс, хочется поскорее захлопнуть досье и больше туда не заглядывать. А уж там как получится. Рано или поздно обязательно что-то да всплывет... А вообще ты молодец! Проделал хорошую работу.
— Вот как?
— Без вопросов. Были детали, которые мы упустили. И возможно, информация, которую тебе удалось собрать, наведет на след преступника. Кто знает...
Я не знал. Я знал только одно: что страшно устал. Всю остальную часть пути он молчал. У входа в мою гостиницу притормозил и сказал:
— Помнишь, что говорил Гарфейн? Может, «Рикон» действительно что-то означает по-итальянски?..
— Это нетрудно проверить.
— Конечно, нет. Чего нам стоит. Но знаешь, что я думаю? Вот мы проверим и увидим, что это означает то же, что и Джоунс. Точно тебе говорю.
Я поднялся к себе, разделся и улегся в постель. Но через десять минут снова встал. Мне казалось, что я весь в грязи, голова чесалась. Я стоял под горячим, почти кипятковым душем и безжалостно скреб себя. Приняв душ, заметил щетину на лице, но подумал, что вряд ли есть смысл бриться на ночь, но не выдержал и побрился. Приведя себя в порядок, надел халат и присел на край кровати. Затем перешел в кресло.
Говорят, что вредно терпеть голод, усталость, одиночество. Или сдерживать гнев. Все эти четыре состояния могут совершенно вывести вас из равновесия и подтолкнуть к выпивке. Я думаю, что задень я побывал во всех этих ипостасях. Но, как ни странно, пить не хотелось.
Достал револьвер из кармана пиджака. Уже было собрался положить его в ящик, но передумал и снова уселся в кресло. И стал рассматривать оружие.
Когда последний раз я стрелял?
Напрягаться особенно не пришлось. Это случилось в Вашингтон-Хайтс, когда, преследуя двух грабителей, я нечаянно убил маленькую девочку. Какое-то время после этого несчастного случая я еще прослужил в полиции, но ни разу больше не прикоснулся к револьверу. Ну, а уж потом, когда я уволился, стрелять тем более ни разу не приходилось.
А сегодня хотел и не смог. То ли какое-то шестое чувство подсказало, что в машине не профессиональные убийцы, а просто пьяные идиоты. Да, конечно же, сработала интуиция, и я понял, что надо выждать, разобраться в обстановке, прежде чем стрелять.
Нет, не то. Я и сам слабо верил этой версии.
Я просто окаменел от страха, вот что. И даже если бы вместо парнишек с пустой бутылкой от виски увидел бандита с автоматом, все равно оказался бы неспособен спустить курок. Пальцы парализовало.
Я откинул барабан, вытряхнул патроны. Прицелился из незаряженного револьвера в корзину для мусора и нажал на курок еще раз. По пустому патроннику сухо щелкнул боек — «клик». Неожиданно резкий и громкий звук.
Я прицелился в зеркало над туалетным столиком. «Клик»!
Ну и что я доказал? Барабан-то все равно пуст. Я знал, что он пуст. Я мог бы пойти с этой игрушкой в тренировочный зал, зарядить и стрелять по мишеням, но так ничего бы этим и не доказал.
Меня всерьез беспокоило это. Что я, оказывается, не могу выстрелить из револьвера. И одновременно радовало, потому что иначе я бы разрядил весь барабан в машину с теми оболтусами, возможно, убил бы сразу нескольких, и что бы тогда со мной было? Как бы тогда я себя чувствовал? Несмотря на усталость, я продолжил этот самоанализ. Итак, я был рад, что не пристрелил никого, напуган, что не могу выстрелить даже в целях самообороны, и это факт, последствия которого непредсказуемы. А мысль продолжала работать, бегать по замкнутому кругу, догоняя свой собственный хвост.
Я снял халат, лег в постель, но даже расслабиться, не говоря уже о том, чтобы уснуть, никак не удавалось. Снова встал, оделся и с помощью пилки для ногтей разобрал револьвер, решив его почистить. Затем передумал, сложил все детали в один карман, в другой сунул четыре патрона и те два ножа, что отобрал у грабителя.
Было уже утро. Небо голубое и ясное. По Пятьдесят восьмой я дошел до Девятой авеню и бросил оба ножа в канализационный люк. Затем перешел на другую сторону улицы, добрался до следующего люка и остановился перед ним, засунув руки в карманы и сжимая в одной из них четыре патрона, а в другой — детали разобранного револьвера.