Восемнадцать дней
Шрифт:
— Я присмотрю местечко получше, — оживился Бакош.
— Это место хорошее, — заметил Тимар. Он закурил и, чуть опустив окно, выбросил спичку. — Редко попадается такое хорошее место, — продолжал он после первой затяжки; его сигарета тоже не тянулась, но это нисколько его не раздражало. — Человек найдет, на что поохотиться, если не пожалеет труда. Я радуюсь, если встречается дичь, но не жалею, если промахиваюсь. А вот когда убиваю птицу и не нахожу ее, то муторно становится на душе.
— Ну конечно, — согласился Ништор. — Итак, завтра тоже поедем.
— Но не будем обдирать твою машину, — сказал Бакош. — В семь часов я заеду за тобой.
— К чему нам шофер? Сидит
— За это ему платят.
— Я все же настаиваю: давайте поедем на моей машине.
Ништор замолчал; сбавив скорость, он объезжал глубокие выбоины. Прежде чем они заметили на дороге собаку, он еще сказал:
— Значит, в семь я буду у тебя.
V
Неподалеку слева виднелся лес, на опушке маленький хутор, — собственно говоря, один дом, но справа, метрах в ста, на склоне холма стоял другой дом, окруженный старым фруктовым садом. Город был уже близко, но не впереди, а в стороне, за холмом, который предстояло еще обогнуть. Собака со светло-серой шерстью не спеша, трусцой пересекала дорогу, бежала от дома на опушке к склону холма; это была, как видно, немецкая овчарка, месяцев четырех, не больше. С заднего сиденья Тимар хорошо разглядел ее умную острую морду; собака казалась веселой и шустрой.
Бакош с некоторым опозданием схватил Ништора за руку.
— Стой! Я должен пристрелить эту бродячую собаку, — резко выпалил он.
— Прогони ее подальше, — сказал Тимар. — Это не бродячая собака. Она живет в том доме.
Но Ништор уже машинально притормозил и, подъехав к левой обочине, стал так, чтобы на собаку падал свет фар. Он действовал с такой сноровкой, что Тимар подумал: уже немало собак, кошек, зайцев и лисиц убили эти двое в холодные зимние ночи при свете фар. Ему не понравилась эта сноровка, не понравилась вся затея. Бакош очень торопился вылезти из машины, и ствол его ружья зацепился за обивку низкого потолка; тем временем собака сошла с дороги и, перепрыгнув через канаву, побежала по пашне, с любопытством оглядываясь на людей.
— Бродячих собак надо истреблять, — заявил Бакош. — И тебе, черт подери, не мешало бы выстрелить… Разве ты не знаешь правила?
— Какое правило? — спросил Тимар. — Что с заряженным ружьем запрещается сидеть в машине?
Бакошу удалось наконец выйти, он выпрямился и осмотрелся. Тимар тоже вышел, он машинально повесил через плечо свое разобранное ружье в чехле, хотя вполне мог оставить его на сиденье. Собака стояла на пашне, в полсотне шагов от дороги, и помахивала хвостом. Тимар вцепился в ружье Бакоша.
— Отсюда все равно ты только ранишь собачонку, — сказал он. — Подумай и о ее хозяине.
— Пусть мужик держит ее на цепи.
— В конце зимы мы убили кабана; нос у него над клыками оказался зажат в капкан, и только поэтому нам удалось его загнать. В том лесу нам попалось не меньше двадцати пяти капканов. Двух дохлых косуль нашли мы в них. Егерь знает, чьих рук это дело, но боится заявить, чтобы не нажить неприятностей. Если люди поставлены, чтобы защищать животных, то почему молчат в таких случаях?
— Оставь в покое мое ружье, — с удивлением глядя на него, проворчал Бакош. — Посторонись.
Тимар отпустил ружье и, перепрыгнув через канаву, пошел по пашне к собаке. Она лежала на борозде; в свете фар блестели ее глаза и влажный черный нос; она покорно смотрела на приближающегося человека и помахивала хвостом. Ждет, что я поглажу ее, мелькнуло в голове у Тимара; ему хотелось, чтобы собака и вправду ждала ого. Позади что-то хрустнуло; он увидел, что Бакош идет
Он остановился, повернувшись к машине; на краю канавы смутно вырисовывалась фигура Бакоша. За спиной Тимара лежала собака, и он застыл на месте. Все застыли на месте.
— Проваливай ко всем чертям! — закричал Бакош. — Не то я выстрелю, неужели ты не понимаешь?
Тимар закусил губу; какая в нем болезненная кровожадность, подумал он. Вдруг перед ним всплыла потная физиономия пьяного егеря. Тимару нетрудно было представить, какое сейчас лицо у Бакоша. Вот бы очутиться сейчас дома!
— Погаси фары! — крикнул он Ништору. — Погаси, пока этот негодяй не сбесился окончательно!
Свет потух. Когда глаза привыкли к темноте, Тимар отчетливо увидел луну, освещавшую лес. Вокруг луны не было венца; голая, одинокая, висела она над холмом; кругом словно шуршал иней. С пашни подымался туман, точно дым от золы прогоревшего валежника. Тимар обернулся: встав с борозды, собака медленно побрела в сторону. Возле машины горячо спорили два охотника. Вдруг снова вспыхнули фары. Тимар тотчас отступил туда, куда держала путь собака, или, верней, отпрыгнул, потому что знал: мешкать нельзя. Прыгая, он увидел, как над канавой вспыхнул огонь, а когда он коснулся ногой земли, ему показалось, будто его ударили по ступне да не палкой, а огромной оглоблей. Поэтому он остановился, глядя, как собака бежит к дому, потом посмотрел на Бакоша, стоявшего на дороге. Нащупав в кармане сигарету, Тимар закурил. Лишь теперь он услышал сдавленный, шипящий голос Бакоша:
— Гад, скотина! Молчи лучше! Он чуть не заставил меня убить его. Нет. Пойми, нет… Пусть тащится пешком домой.
Тихий ответ Ништора прозвучал как неясное бормотанье. Стукнула дверца машины, взревел мотор. Несмотря на сырую погоду, дорога оказалась пыльной. Желтые огни задних фонарей уже поглотила клубящаяся мгла. Вскоре наступила тишина. С трудом переступая окоченевшими ногами, Тимар побрел к дороге. Он шел медленно; во рту у него была уже вторая сигарета, когда он наконец сел на край канавы. Он попробовал шевельнуть ногой в сапоге, не безуспешно. Тогда, положив ладонь на носок сапога, он пригнул рукой книзу большой палец ноги; палец как будто не потерял чувствительности, но Тимар не был в этом уверен. Все равно, подумал он. Ему хотелось знать, натекла ли в сапог кровь; он не ощущал ничего, кроме усиливающейся, тягостной боли. Неподалеку на пашне появилась собака. Он поманил ее рукой.
— Иди сюда.
Собака подошла поближе, царапнув когтями о камень, торчавший из земли.
— Иди, иди.
Вдали, под одинокой луной, в темном лесу, подала о себе весть косуля. Она крикнула два раза, громко, лениво.
— Ну, иди сюда. Чего ты боишься?
Тимар почувствовал, как собака своим холодным носом робко ткнулась в его руку. Пальцы его скользнули к острым ушкам. Собака растянулась возле него на брюхе; сопя, принимала его ласки. Тимар опять закурил; эта сигарета у фильтра тоже была плохо склеена. Он вспомнил наступление сумерек, крик вальдшнепа, и ему почудилось, что прошли долгие недели с тех пор, как из коричневого моря мрака возникла, покачиваясь на крыльях, черная птица.