Восемнадцать дней
Шрифт:
— Где вы оставили козла?
— В лесу, — сказал я.
— В лесу, — повторил он задумчиво, словно впервые услышал это слово, и сделал ход пиковой дамой. — Вы умеете читать?
— Умею.
— Однако этот документ вы плохо прочли. Так вот, вернитесь обратно, возьмите козла и отнесите ему домой. Адрес вы найдете в отобранном вами разрешении на охоту.
— Мне переть козла домой к тому парню?
— Не к парню, а к охотнику.
— Сейчас? Ночью?
— Лето, мясо быстро портится.
— Пешком тащиться?
— Может, хотите верхом на коне, как Наполеон, въехать в центр города? Люди подумали бы, прибыл цирк. Ступайте. Здесь, наверно, не больше шести километров, — впрочем, может, наберется и девять. Идите через холмы и сократите дорогу.
Начальник пошел с пикового туза, и тут инженер стал
Вернулся я в лес, нашел козла. Связал ему ноги, взвалил на спину, приплелся пешком в город и отдал козла вместе с документами. Парня я не видал, от этого уберегла меня судьба; какая-то женщина забрала добро и дала мне стакан палинки, горькой дряни, которую пьют обычно на банкетах. С тех пор опостылела мне моя работа, провались все в тартарары! Бог с вами, господин хороший. Давайте пожмем друг другу лапы, и желаю вам хорошо поразвлечься. Надеюсь, вальдшнепы не пройдут от вас стороной.
III
Внизу, в долине, где стояла возле дороги машина, постепенно расплывались очертания ив. На короткое время оживился птичий гомон, заговорили дрозд, кукушка, вяхирь. На макушке дерева пронзительно кричал фазан. Свежий ветерок пробежал между стволами, потом похолодало, и все под грядой окрестных холмов понемногу поглотил мрак, а по небу широко разлился зеленый свет. Еще несколько лет назад в эту пору благодатная тишина опускалась на лес, но в последнее время, бог знает почему, до самой темноты, подавали голос птицы.
Зажав ружье под мышкой и присев на корточки, Тимар левой рукой расстегнул сумку и, достав фонарик, засунул его в карман. Потом он встал. Ружье он держал двумя руками у самой груди, стволом кверху. Так он долго стоял, избегая лишних движений, только нащупал в кармане четыре патрона, большим пальцем проверил предохранитель ружья, отстранил сырые ветки, глухо хрустевшие под ногами. Среди зеленоватого сияния одиноко горела вечерняя звезда. Тимар смотрел вокруг и думал, что бы он мог ответить пьяному егерю. Тут он услышал клич, который на бумаге пытаются передать так: корркорркор, хотя он звучит совсем иначе. Он ни на что не похож, потому что такой клич издает лишь вальдшнеп при полете, отыскивая себе самку, кружась над высокими деревьями, а иногда среди них; отрывисто, острыми зигзагами, неожиданно, неправдоподобно льется с неба красивый голос. Тимар еще не представлял себе, откуда летит птица. Снизу идет, подумал он погодя, позади, снизу. Он обернулся, положил палец на курок. Из коричневого моря мрака, доходившего до второй гряды холмов, взмыла в небо черная птица; она не спешила, наслаждаясь безветрием, и, покачиваясь на лету, непрерывно кричала «корр». Она поднялась высоко, но дробь еще могла попасть в нее, правда самая малость. Над дулом сверкнул огонь — полный мрак еще не настал, — и вальдшнеп со сложенными крыльями, описывая дугу, полетел среди голых ветвей, бесформенный, точно комок грязи, слепленный неумелой рукой. Он упал на опавшие листья, наверно, покатился по ним, потому что вроде послышался тихий шорох. Не сводя глаз с выступающего вперед сука, который еще некоторое время качался, задетый на лету птицей, Тимар приставил к дубу ружье и, зажав в руке фонарик, стал продираться сквозь чащу. Он не обращал внимания на то, что ветки царапали ему лицо и руки, он не мог даже закрыть глаз — надо было смотреть, держать верное направление. Где-то здесь, решил он. Зажег фонарик; груда сучьев, прошлогодние листья, спрессованные под зимним снежным пластом казались при свете однообразно серыми, и Тимар знал, что красивые разводы перьев сливаются с красками окружающих предметов, особенно если убитая птица лежит ничком. И в самом деле, когда он набрел на вальдшнепа, тот лежал ничком, уткнувшись клювом в корень куста; оба его крыла покоились на опавших листьях, он казался невредимым, но уже не было в нем ни капли жизни. Тимар взял его в руки, почувствовал, что он горячий и мягкий, и, поднеся к лицу, ощутил его теплый цыплячий запах. С высоты опять излился на землю клич «корр»; где-то в стороне грянул выстрел, целых два, один за другим, потом чуть позже третий. Быстро темнело. Тимар не спеша возвратился к дубу, положил на землю трофей, разгладил взъерошенные перья птицы;
IV
Тимар пересек сырой кочковатый луг возле леса и спустился в канаву, чтобы помыть свои грязные резиновые сапоги. Ништор уже сидел в машине, разогревал остывший мотор.
— Принес что-нибудь? — спросил он.
— Одного вальдшнепа, — ответил Тимар. — Самое лучшее время ушло у меня на поиски. А ты?
— Ничего. Плохая тяга была сегодня. — Ништор, зевая, зажег лампочку на потолке и посмотрел на часы. — Но погода отличная. Я думал, тяга будет лучше.
Сзади к машине подошел Бакош, на плече у него висело ружье. Тимар знал, что Бакош не станет разбирать свое ружье, но все же спросил:
— Ты не уберешь его?
— Нет. Может, на обратном пути пробежит перед нами лиса.
— Как хочешь, — сказал Тимар. — Я свое уберу. Да, тяга была неважная, но зато красота-то какая! — Он вспомнил про пьяного егеря, — в сущности, тот не выходил у него из головы. — Я видел отличного козла. Тебе ни разу не удалось убить косулю в этой вырубке?
— В прошлом году убил. Дрянную. В этом году, может, хорошую удастся застрелить.
— Завтра приедем сюда, ребята? — спросил Ништор, сидевший за рулем. Он нажал на газ и посмотрел на приборы. — Моя очередь дежурить на работе, но если вы хотите поехать, я назначу кого-нибудь другого.
— Нечего тебе беспокоиться, — сказал Бакош. — Я только на сегодня отпустил шофера. Мы можем обойтись и без тебя. — Он взглянул через плечо на лес. — Черт подери, не люблю заявляться домой с пустыми руками.
— Никто не любит. — Тимар вылез из канавы и, положив на землю вальдшнепа, быстро разобрал свое ружье. Он взял с заднего сидения кожаный чехол, засунул туда сначала ствол, потом ложе и, наконец, застегнул чехол. — Если очень надо, я отдам тебе вальдшнепа.
— Не возражаю. Вчера ты и так привез домой двух.
— Ну, тогда я вырву несколько перьев.
— Так поедем завтра или нет? — спросил Ништор. — Вы не дали ответа.
— Можно поехать, — сказал Бакош. — Но лучше на моей машине, незачем обдирать твою.
Ништор подал задним ходом к дороге; тем временем Тимар спрятал в карманчик бумажника несколько перышек. Бакош сел рядом с Ништором, а Тимар сзади; он положил рядом с собой на сиденье чехол с ружьем. Еще виднелась на склоне холма трехлетняя вырубка, разделявшая лес на две части; все там было темным и молчаливым. Молчание стояло и в машине; Ништор осторожно вел ее по проселочной дороге, а Бакош сидел, подавшись вперед, чуть ли не упираясь носом в ветровое стекло; он следил, не покажется ли что-нибудь в мигающем свете фар. Тимара это не интересовало, впрочем, сейчас его вообще ничего не интересовало: мысленно он был еще там, на темной вырубке, прислушивался к отдаленному топоту убегающих косуль и строил предположения, что заставило их обратиться в бегство, точно все это происходило не только в его воображении. Он знал, что Бакош не спустит глаз с дороги до самого дома, для него охота начиналась и кончалась на окраине города, и что у Ништора, которого по воле случая занесло из маленькой провинциальной больницы в городской отдел здравоохранения, сейчас совсем другим заняты мысли и охотится он только потому, что это модно.
Бакош закурил и, посмотрев на свою сигарету, выбросил ее в окно.
— Не курится, — проворчал он сердито. — Хитрое ли дело аккуратно подклеить фильтр к сигарете? Если не получается, зачем пускать в продажу миллионы бракованных сигарет?
Он попробовал зажечь еще одну, но она тоже не тянулась; потом выкинул всю пачку и, облегченно вздохнув, обратился к Ништору:
— Есть у тебя хорошее курево?
— В правом кармане. Если тебе по вкусу моя марка.
— Все равно. Лишь бы курились.
Тимару вспомнилось, что после национализации несколько лет Бакош руководил заводом, который выпускал массу бесполезных вещей: негодные консервные ножи, ржавеющие столовые приборы, алюминиевые кастрюли, от которых сразу отлетали ручки, тупые перочинные ножи с мягкими лезвиями, замки, открывающиеся обычной проволокой, грубые и скверно отлитые заготовки для других предприятий и прочую дрянь. С той поры, правда, прошло уже немало времени.
Ништор задумчиво сказал:
— Значит, завтра мы тоже поедем.