Восход луны
Шрифт:
Шейх был не слишком силен в истории, тем более что речь шла об истории доисламской. У него из головы не выходил пакостный карандаш, из-за которого он прогнал Зуфри со двора. Шейх снова извлек авторучку из тайников роскошного, шитого золотом халата и повертел ее в руках, не смея при постороннем глянуть в торец. Шаукату эти игрушки не были в новинку. Он уже видел, как их из-под полы продают на рынке, потому что купцы, боясь навлечь на себя гнев духовенства, не выкладывают запретный товар на полки.
Шейх, заметив, что Шаукат не проявляет к авторучке интереса, бросил ее наземь и с силой прижал ногой, желая раздавить. Ему хотелось продемонстрировать корреспонденту
— Пиши: «В священном писании сказано — придет день, среди людей появится ивлис. Ныне многие продают души черному дьяволу, живут по его наущению. А мы своей нерешительностью лишь способствуем гибели ближних».
— Написал, — кивнул головой Шаукат. — Может, дадим подзаголовок к статье: «Шейх Абдулла Керим требует побиения ивлиса»?
Шейх подумал:
— А кто имеется в виду под ивлисом?
— Купцы, конечно…
— Тогда не надо. Это будет прямой вызов. Купцы — дружный народ и все вместе пойдут против меня. Корысть смело ведет их путем тех, кто «под гневом» всевышнего.
— Да, они преисполнены алчности и корыстолюбия, как тот персидский царь, о котором мы говорили. Им ничего не стоит расшатать опоры моста, опустошить гробницу. А хозяева кинотеатров? В их залы стыдно заходить. Ваша статья заставит их задуматься. Да и кому же задать им перцу, если не вам, шейху Абдулле Кериму? Алчность — рубашка, в которой родились купцы. Мы разорвем эту рубашку, пустим их по миру нагишом…
— Алчность и корысть руководят их поступками, это верно. — Шейх наморщил лоб, изображая работу мысли. Мост, о котором у нас шла речь, создан богом, а они забыли его слова: «Им мы указали прямой путь, но они свою слепоту возлюбили больше, чем правоту, отсюда и зло». — Шейх повернулся к забору. Ему показалось, что в зарослях кустарника мелькнул Зуфри, пробирающийся в свой любимый водяной амбар. Шейх плотнее запахнул полы богатого халата и поудобнее устроился в кресле, обтянутом бархатом.
— Не видят, куда ведет забава. — Шаукат записывал на полях статьи возникшие в ходе беседы мысли, радуясь, что они с шейхом оказались единомышленниками. Наверняка выступление Керима привлечет внимание читателей.
— Камни вавилонского моста были скреплены свинцом. Камни моста, на котором зиждется нравственность нашего общества, скреплены шартой. — Шейх явно был в ударе, откуда-то у него появился даже высокий слог. — Молодежь, выступающая против шарты, не понимает этого. Отмена шарты обернется бедой. Все станут заводить гаремы, не думая о том, смогут ли они прокормить нескольких жен. Молодые люди помышляют лишь об удовольствиях, но когда они начнут плодить нищих, будет поздно. А еще начнут переманивать жен друг у друга, пойдет резня, потому что где же отыскать по три-четыре жены на каждого? Что такое любовь? Цвет иудина дерева. Три дня ему благоухать. Потом оно отцветает. Остается сад, земля, где дерево выросло…
Шаукат писал и думал. Он, разумеется, не был согласен с шейхом и намеревался поспорить с ним. А шейх продолжал:
— Отмена шарты не требование времени, а фокусы фрондирующей молодежи. Так и запиши. — Как бы ставя точку, он стукнул о землю увесистой палкой, инкрустированной драгоценными камнями. — Иначе мы станем свидетелями сплошных «убийств чести». Не надо быть пророком, чтобы это предвидеть.
Шаукат знал, о каком «убийстве чести» говорит шейх. Газета «Аль-Камарун» писала о трагедии, разыгравшейся в одной семье.
Молодой муж, поссорившись с женой, явился в кофейню. Там он застал за игрой в шахматы своего шурина. «Сыграем, —
Шурин, молодой парень, не стал, допытываться, что имеет в виду разгневанный супруг, схватил со стола нож, вылетел из кофейни и понесся к сестре, жившей неподалеку. Поняв, что он задумал недоброе, сестра кинулась ему в ноги: «Не убивай меня. Я жду ребенка. Не убивай. Я не виновата…» Но он убил женщину, вернулся в кофейню и бросил зятю окровавленный нож: «Живи без проигрыша!» — «А шарта? Ты мне вернешь шарту?» — «Тебе мало крови сестры?» Парень хотел прикончить и зятя, но подоспевший хозяин кофейни обезоружил безумца. Это назвали «убийством чести».
Последнюю фразу шейха Шаукат записал слово в слово и подчеркнул.
— Все будет, как вы сказали. Я перепишу на машинке начисто и, если позволите, вечером занесу вам на подпись.
Шейх Абдулла Керим решительно отказался:
— Зачем второй раз? Меня не будет дома, я еду к губернатору. Лучше я сейчас подпишу, а ты дописывай и отдай Джагфару.
— Черновик?
— Черновик. Мысль-то ясна. — Шейх взял текст, пробежал его глазами и на последней странице, где исправлений было меньше всего, расписался.
Шаукату и в голову не приходило, что за фразу о шарте его могут упечь за решетку. Он распрощался с шейхом, пообещав прислать несколько номеров, как только выйдет газета со статьей. Жаль было покидать роскошный сад Керима. Пышно цвели абрикосы, бледно-фиолетовые лепестки осыпались, словно хлопья сказочного снега, при малейшем дуновении ветра; по глади бассейна медленно расходились круги с лепестками…
Шейх проводил гостя до ворот. Шаукат увидел несколько аскеров на великолепных конях. Аскеры терпеливо ожидали своего предводителя. Шаукат знал, что шейх не выносит автомобилей, хотя в гараже у него стоит несколько американских машин. Взгляд Шауката невольно задержался на сером в яблоках скакуне. Роскошное седло, сбруя с дорогими позументами, лук, на котором с одной стороны золотом выгравировано: «Нет аллаха, кроме аллаха», а с другой — «Мухаммед — его посланник на земле». Конь, узнав хозяина, грациозно вскинул красивую голову и как бы в знак готовности ударил копытом. Шейх всегда разъезжал верхом в сопровождении аскеров, если расстояние не превышало сотни километров, и уверял, что автотранспорт развращает мусульман.
Губернатор, с которым шейх поддерживал добрые отношения, приглашал его на все встречи с зарубежными гостями, чтобы продемонстрировать иностранцам живучесть старинных арабских традиций. «Грозные пустыни испокон веков не были преградой, — любил говорить он, — для тех, кто нес в чужедальние страны идеи аллаха».
Он имел в виду то время, когда арабы выступили в роли освободителей от византийского ига или когда они становились своего рода третейскими судьями в неугасимых местных распрях. Халифы вознаграждали своих военачальников и их войско тем, что предоставляли победителям право грабить покоренные земли. Этим достигалась верность солдат, приносивших в чужие страны идеи ислама и уносивших оттуда золото и серебро. В походах арабские воины накапливали опыт. Войска Лахмидов и Гассанидов, сражавшиеся против армий Ирана и Византии, продемонстрировали настоящее военное искусство. Халифы стремились и к тому, чтобы их опьяненные удачами военачальники искали славы подальше от дворов владыки…