Восход
Шрифт:
— Да так. Ради интереса.
Он подошел к дверке погреба, потрогал замок. Я вынул ключ, отпер и открыл.
— Лезьте, Рябов, — сказал я ему тихо, и опять меня дрожь проняла. — Держите спички.
Он недолго там был. Выбрался, вздохнул.
— Ну что? — спросил я его.
— Погреб хорош.
— Да не совсем.
— А что плохого? — спрашивает он.
— Ничего не заметили?
— Нет.
— А я… думал… заметите, — проговорил ему не сразу. — Вон та стена, где сусеки для картошки, обваливается.
— Нет, этого не заметил.
— А стена как раз подходит
— Ну и что ж?
— А то. Прознают люди, особенно ребятишки, и начнут лазить в погреб за огурцами или за свеклой. Они и капустой не побрезгуют. Слазайте еще, осмотрите как следует…
Он вновь спустился в погреб, а я подумал: неужели не догадается? Или остерегается? Но ведь не самому же мне намекнуть. Конечно, никакая стена там и не думала обваливаться.
— Убедились, что ль? — спрашиваю, когда он вылез.
— Да, стена может рухнуть.
— Вот и я так думаю. Ее надо укрепить. Только самому мне это дело не одолеть.
— Зачем же самому, Николай Петрович?
— А кто поможет?
— Доверь хотя бы мне.
— Одному или с компанией? — спрашиваю.
— Могу и один, — говорит.
— Нет, я вам дам помощника. Человек свой…
— Вы его знаете?
— Знаю. Не подведет. А вы, — говорю, — отберите в уме, сколько еще надо. Много не нужно, а самых надежных.
— Землю куда выбрасывать?
— Знамо, не наверх. Места в погребе хватит.
Рябов подумал, подумал и тихо спросил:
— Какой же вам интерес?
— Хозяйственный, — я похлопал его по плечу. — Понял, Рябов?
— Понял, Николай Петрович.
Я закрыл погреб, положил ключ под пустую кадку и молча указал ему. Он кивнул головой.
— Лопаты и свечи будут вот где, — показал ему на колоду, в которой рубят капусту.
Он снова кивнул головой.
— Теперь слушайте дальше, Рябов. Наметьте себе верных людей. Завтра на утренней прогулке скажите мне, кто они. К вечеру я вызову их по одному в контору, накричу, потопаю деревяшкой и переведу всех в другую камеру. О нашем уговоре ни гугу. Еще к вам посажу того мужика, о котором говорил. На него тоже накричу. А потом зайду вообще в камеру и там покричу. На вас одного и на мужика. А вы мне подерзите, будете говорить: мол, права не имеете, мы политики. И того научу тоже. А я рассержусь и пригрожу вас обоих в карцер посадить на ночь. И уведу вечером. Только не в карцер, а в погреб. Там знать будете, что делать. Днем опять все вместе. Ругайте, проклинайте меня, зовите извергом. На прогулке будете ходить отдельно. Ну, прогулка — это дело пустое.
— С какой целью вы рискуете? — спросил он. — Ведь легко попасться. Вдруг кто-нибудь заметит?
— Когда все обойдется хорошо, побег обнаружится только утром. За ночь дыра будет завалена.
— Но ведь будут обследовать, как мы убежали.
— Будут — и найдут.
— Что найдут? Отверстие?
— Никакого отверстия. Это уже дело мое. Только вы бегите да мужика не бросайте. Кстати — он знает всю местность. А чтобы я знал, как и что с вами, напишите письмо.
И я дал ему адрес кумы своей, библиотекарши.
На следующий день
Так и сделал. Всех перевел в одну камеру. Потом вызвал одного Рябова.
— Скажи всем своим, что получен приказ заключить в одиночку тебя и Куркина. Как самых опасных.
Передавал Рябов, что костерили они меня здорово. Только Ефим Куркин молчал. Он еще ничего не знал.
На третий день я снова вызвал, но уже Рябова с Ефимом вместе. Пришлось объяснить Ефиму, в чем дело. Отвел их вниз, в одну камеру, а после ужина зашел за ними. И через черный ход, подвалом вывел к погребу.
По ночам они копали, а днем отсыпались. После них сам я спускался в погреб и проверял, много ли они прокопали. Дело шло дружно. Стал заходить в сквер как бы для прогулки, а сам примерялся, куда выйдет пролаз. А ну, собьются. Нет, не сбились. В аккурат вышло под густые акации.
Однажды утром затемно — ведь я тоже по ночам не спал — зашел поглядеть. Смотрю, они сидят в погребе, покуривают.
— Ну как? — шепчу им.
— Все готово, — говорит Рябов.
— Совсем?
— Хоть сейчас вылезать. — Это уже Ефим отвечает. — Труба большая.
Тюрьма еще спала, в окна сверху ничего не видно, а сторож-привратник Трифоныч был возле будки, второй сторож — при входе в тюрьму. Я провел Рябова и Ефима снова подвалом, запер дверь камеры и обещал завтра вечером вызвать их к себе.
И никто, кроме них, конечно, ничего не знал.
Даже сыну и жене пока не говорил. Сам почти и днем не спал. Потощал, аппетиту лишился, и почему-то жгучая изжога замучила. Икота напала. От волнения, что ль?
Вечером вызвал Рябова и Ефима. Дал им денег на пропитанье. Свое жалованье за месяц.
— Вот что, черти дорогие. Только вы будете одни знать. Я остальных переведу к вам вниз, а сам удалюсь. Тут вы им и скажете: «Перебирали в погребе картошку и нашли подкоп. Кто сделал подкоп, не знаем». А я в полночь приду. Понятно?
— Конечно, — сказал Рябов.
— Опроси. Если кто не хочет бежать, пусть остается.
— Хорошо.
До ужина мы с сыном прошли в ту камеру, где находились еще четыре отобранных Рябовым человека. Встретили они меня злыми глазами. А один так обозвал, хоть впору его действительно в карцер сажать. Я притворился, будто осерчал. Велел им собрать вещи и следовать за мной. Опасно это было. Сын шел сзади меня. Спустились в полуподвальный этаж, открыл камеру, где помещались Рябов с Куркиным.
— Будьте любезны сюда, грубияны! — сказал я им. — В бога не веруете, царя поносите, а на меня, подневольного, лаетесь. Ведь, может статься, добрым словом помянете.
Вызвал в коридор Рябова и шепнул:
— Ну, с богом! Дверь я все-таки запру, а вот держи второй ключ. Оставишь его потом под колодой на погребице. Подготовь всех, как тебе говорил. Чтобы согласье было. Выходите по одному. Пригнитесь или ползите. Там еще докопать нужно пошире. Как бы не застрял кто. Давай руку на прощанье.