Воскресный философский клуб
Шрифт:
Но сейчас Изабелла думала не о носовых платках или их отсутствии, а об Элизабет Блекэддер. Пол Хогг купил картину Элизабет Блекэддер, которую присмотрела для себя Изабелла. Выставка, на которой она была представлена, должна была скоро закрыться, и тем, кто купил картины, теперь разрешалось их забрать. Это означало, что если кто–то хочет еще раз взглянуть на картину, ему придется посетить квартиру Пола Хогга на Грейт–Кинг–стрит. Изабелла вполне могла изъявить такое желание. Можно позвонить Полу Хоггу и попросить разрешения снова увидеть картину, поскольку она хочет договориться с Элизабет Блекэддер, которая по–прежнему работает в студии в Грэндж, чтобы та написала для нее похожую картину. Это
Ложь, подумала Изабелла, но ложь лишь на этой стадии их плана. Ложь может стать правдой. В ее планы действительно входило купить какую–нибудь картину Блекэддер, так почему бы не сделать художнице заказ? Так она и поступит, а это значит, что она может с чистой совестью заявиться к Полу Хоггу под этим предлогом. И даже Сиссела Бок, автор солидного труда «Ложь», не стала бы возражать. А потом, снова взглянув на Блекэддер, она деликатно прощупает, не мог ли Марк Фрейзер, работая в «Мак–Дауэллз», обнаружить что–то щекотливое. Нет ли у Пола Хогга каких–нибудь мыслей насчет того, что бы это могло быть? А если нет, тогда она задаст более четкий вопрос и скажет, что если он был привязан к этому молодому человеку — а он явно его любил, судя по эмоциональной реакции на ее слова в баре «Винсент», — тогда, быть может, он готов кое–что узнать, дабы подтвердить или опровергнуть удручающую гипотезу. Нужно сделать это деликатно, по крайней мере, стоит попытаться. Он может согласиться. И все время, чтобы она чувствовала себя уверенно, в квартире Пола Хогга рядом с ней будет Джейми. Мы думаем, скажет она, нам кажется. Это звучит гораздо убедительнее, чем те же самые мысли, выраженные в единственном числе.
На следующее утро она позвонила Джейми так рано, как только допускали приличия: по ее мнению, это было девять часов. Изабелла соблюдала этикет телефонных звонков: звонок раньше восьми утра мог быть сделан только в крайних обстоятельствах; между восемью и девятью звонить неприлично; а дальше можно спокойно звонить до десяти вечера — правда, позвонив после половины девятого, нужно извиниться за поздний звонок. А после десяти часов снова наступает время для звонков в крайних обстоятельствах. Подойдя к телефону, следует назваться, если это возможно, но только после того, как вы сказали «доброе утро», «добрый день» или «добрый вечер». Она признавала, что эти условности не очень–то соблюдаются другими — и, как она заметила, Джейми тоже: когда она позвонила в то утро, он ответил кратким «да».
— Не очень–то приветливо звучит, — укорила его Изабелла. — И откуда мне знать, кто вы? Слова «да» недостаточно. А если бы вы были слишком заняты, чтобы разговаривать, вы бы сказали «нет»?
— Изабелла? — спросил он.
— Если бы вы мне представились, я бы, в свою очередь, сделала бы то же самое. И тогда ваш последний вопрос был бы не нужен.
Джейми рассмеялся.
— И долго это будет продолжаться? — спросил он. — Мне нужно успеть к десяти на поезд в Глазго. Мы репетируем «Парсифаль».[35]
— Ах вы бедные, — посочувствовала Изабелла. — Бедные певцы. Какое тяжкое испытание.
— Да, — согласился Джейми. — От Вагнера у меня болит голова. Но мне в самом деле нужно скоро уходить.
Изабелла в двух словах изложила ему свою идею и выслушала его ответ.
— Если вы настаиваете, — сказал Джейми. — Полагаю, это вполне осуществимо. Я пойду вместе с вами, если вы настаиваете. Действительно настаиваете.
Он мог бы быть посговорчивее, подумала Изабелла после того, как повесила трубку, но он согласился, а это главное. Теперь ей нужно позвонить Полу Хоггу на работу, в «Мак–Дауэллз», и спросить, нельзя ли ей его навестить и когда ему будет удобно. Она была уверена, что он не откажет в ее просьбе. Они очень мило пообщались, и если бы она случайно не пробудила в нем печальные воспоминания, вечер, который они провели вместе, был бы совсем приятным. Он ведь предложил, чтобы она познакомилась с его невестой, имя которой выпало у нее из памяти. Не страшно, пока что ее можно называть просто «невеста».
Изабелла позвонила в десять сорок пять — время, когда, по ее представлениям, те, кто ходит на службу, пьют утренний кофе. Когда она набрала номер Пола, это подтвердилось.
— Да. Я уже в офисе, и на столе передо мной «Файнэншл таймс». Я должен читать эту газету, но не читаю. Я смотрю в окно и пью кофе.
— Но я уверена, что вы одновременно принимаете важные решения, — сказала она. — И одно из них — позволите ли вы мне снова взглянуть на вашу Блекэддер. Я хочу попросить ее написать для меня картину, и мне подумалось, что неплохо бы воскресить в памяти ваш вариант.
— Разумеется, — ответил он. — Кто угодно может на нее посмотреть. Она все еще на выставке, которая продлится еще неделю.
Изабелла растерялась. Конечно, ей следовало позвонить в галерею, чтобы узнать, открыта ли еще выставка, а если да, то подождать, пока он заберет свою картину.
— Но в любом случае было бы очень приятно вас увидеть, — очень кстати сказал Пол Хогг. — У меня есть еще одна картина Блекэддер, которую вам, быть может, захочется увидеть.
Они договорились о встрече. Изабелла придет завтра вечером, в шесть. Пол Хогг заверил ее, что счастлив будет познакомиться с молодым человеком, который придет вместе с ней. Изабелла сказала, что он очень интересуется искусством и ей бы хотелось, чтобы они познакомились. Конечно, это вполне удобно, повторил Пол.
Как легко, подумала Изабелла. Как легко иметь дело с людьми, у которых такие хорошие манеры, как у Пола Хогга. Они умеют обмениваться любезностями, благодаря чему жизнь идет так гладко. Собственно, для этого–то и существуют хорошие манеры. Их изобрели, чтобы избегать трений между людьми. Если бы каждая сторона знала, что следует делать другой, не возникали бы конфликты. И это срабатывает на любом уровне — от самых мелких сделок между людьми до отношений между странами. В конце концов, международное право — это просто система хороших манер в государственном масштабе.
У Джейми хорошие манеры. У Пола Хогга хорошие манеры. У механика, владельца маленького гаража в переулке, где обслуживают ее автомобиль, которым она редко пользуется, идеальные манеры. А вот у Тоби плохие манеры. Это проявлялось не внешне (он ошибочно полагал, что главное — внешний лоск), а в отношении к другим. Хорошие манеры находятся в прямой зависимости от нашего внимания к другим: к окружающим нас людям нужно относиться со всей серьезностью, стараясь понимать их чувства и нужды. Некоторые люди, эгоисты, не склонны этого делать, и это всегда заметно. Они нетерпеливы с теми, от кого, по их мнению, нет никакой пользы: со старыми, больными, ущербными. А вот тот, у кого хорошие манеры, всегда выслушает таких людей и проявит к ним уважение.
Как недальновидно мы себя вели, прислушиваясь к тем, кто утверждал, будто хорошие манеры — это буржуазный предрассудок и они больше никому не нужны. Разразилась нравственная катастрофа, так как хорошие манеры — краеугольный камень цивилизованного общества. Хорошие манеры были способом передать сообщение, важное с нравственной точки зрения. Таким образом, целое поколение утратило жизненно важный кусочек общей картины мира, и теперь мы наблюдаем результаты: общество, в котором никто никому не станет помогать, никто никому не посочувствует; общество, в котором агрессия и бесчувственность сделались нормой.