Воспитание мальчиков
Шрифт:
Мой свекор умел грозно молчать перед тем, как разразиться гневным криком. Думаю, что благодаря этим паузам, этому затишью перед бурей его гнева все и боялись, все — от родных до подчиненных. Но в тот раз драматическая пауза не удалась, потому что с колен встал Никита.
— Дедуля! — воскликнул он. — Здравствуй, дедуля! Ребята, это же мой дедушка, чего вы испугались?
Из кустов доносилось:
— Это же командир!
— Дурак!
— Спрячься!
— Ты нас выдал!
— Предатель!
Дедушка, сдерживая смех, командным голосом велел всем подняться, выстроиться, запазухи освободить от стручков колхозного гороха (вы его сажали, чтобы воровать?) и строем возвращаться в часть.
Они так и возвращались — опозоренные воришки через ворота КПП. Никита хотел по привычке запрыгнуть в машину к дедушке, но был возвращен в строй: со всеми воровал, со всеми и топай!
Это не спасло Никиту от дальнейшего презрения. Ребята называли его предателем, не хотели брать на свои вылазки, уклонялись от родительских наставлений: дружи с Никитой, такой умненький мальчик, может, сам чему научишься. Тот, кто, по родительскому представлению, хороший мальчик, по мнению детей, в разведку не годится.
Повлияло ли на характер Никиты короткое золотое детство на засекреченной территории? Не знаю. Да и сам он не знает. Но когда мы приехали в Мексику и Никита пошел в четвертый класс посольской школы, там ему внезапно объявили бойкот. Сразу и без причин. Никита не понравился мальчику-заводиле. Возможно, мальчик решил, что конкурент появился, и приказал: «С Никитой никто не разговаривает! Или будет иметь дело со мной!» Неформальный лидер обладал солидной властью в классе, где учились десять человек.
Никита не пожаловался ни мне, ни классной руководительнице. Я случайно узнала, приставая к сыну с обычными вопросами: «Как тебе одноклассники? С кем ты подружился?» Никита отделывался односложными ответами: ребята нормальные, пока ни с кем не подружился. Я наседала, да еще критиковала, мол, плохо, что ты не заводишь друзей, хотя уже две недели учишься. Никита взорвался, выпалил про бойкот, про то, что каждый день ходит в школу как на каторгу, что он — изгой, а его одноклассники — уроды. Как водится, я мысленно порадовалась словарному запасу (слову «изгой»), вслух возмутилась огульной и вульгарной характеристике четвертого класса и принялась допытываться: что же такого сделал Никита, чтобы его записали в отверженные? Сын утверждал: ничего не сделал, даже не успел. А я все призывала проанализировать свои слова и поступки…
Есть типичные полярные психологические установки-реакции. Один человек приходит в магазин и спрашивает: «Хлеб свежий?» Второй, чтобы получить аналогичную информацию, спрашивает: «Хлеб черствый?» Есть матери, которые не верят в очевидные проступки детей. Говорят ей: «Ваш сын ударил мальчика в глаз карандашом, и того увезли в больницу с тяжелой травмой». «Нет! — отвечает. — Мой сын не мог так поступить». Тридцать человек видели, а ей — не факт. А есть матери, которые при любом конфликте первым делом обвиняют собственного ребенка, ковыряются в мотивах его якобы неблаговидных поступков. И те и другие могут быть хорошими мамами. Горе моим детям, но я принадлежала ко второму типу: чуть что, принималась в сыновьях отыскивать пороки. Какая тактика верна? По прошествии лет, взявшись писать книгу про воспитание мальчиков, отвечаю: никакая! Ни та ни другая. Любые штампы вредны, когда оцениваешь такое пластичное явление природы, как растущий человек. Надо не торопиться, не взрываться, не поддаваться порывам (обвинять или оправдывать), заткнуть себе рот, чтобы не неслось с языка то, что срывается непроизвольно. К этому трудно прийти, у меня получилось не сразу, а когда сыновья уже могли в полную силу почувствовать крайнюю горечь родительской несправедливости.
— Мама! Почему ты мне не веришь? — У Никиты слезы навернулись на глаза. Губы дрожали, и лицо исказилось недетской мукой.
Через секунду он убежит, закроется в ванной, в кладовке, в туалете или просто зароется под одеяло на своей кровати. Главное — закроется, не достучаться. Я на его месте так бы и поступила. Нужно успеть Никиту перехватить.
Успела. Летательным движением тела, с дивана на полусогнутых ногах, бухнувшись на колени, захватила его, прижала к себе:
— Сыночек! Нам надо поговорить.
— Мама, а почему ты на меня прыгала? И на полу сидишь?
О! Эти дети! Только что собирался в молчанку уйти, а теперь ему интересно, почему мама гимнастические упражнения коряво выполняет.
— Никиток, давай поговорим? Найдем укромное местечко и поболтаем. Где у нас укромное местечко?
— На твоей кровати.
Родительская постель для всех детей — самое безопасное, до блаженства уютное место. Конкретное родовое гнездо без понятия об абстрактном понятии «родовое гнездо». Пристанище, в котором получишь дозу успокоительной неги, прежде чем тебя отправят на свою кровать, «где надо спать, а не носиться по квартире».
Этого лишены ребятишки в детдомах, и я не знаю, чем заменить родительское гнездо, ведь не спонсорскими плюшевыми игрушками или компьютерами. Хуже того, неоценённая, самоотверженная, заслуживающая государственных премий работа многих воспитательниц в детских домах не может компенсировать оберег родительской постели. Меня это терзает.
Сегодня, когда внук Кирюша (исключительно в отсутствие родителей) пришлёпывает ко мне среди ночи, забирается под мое одеяло, требует подвинуться, укрыть его (и чтобы дедушка не храпел!), я в полудреме блаженствую. Вот прибежал мой любимый, ненаглядный, ему-то требуется от меня лишь оберегающее тепло — бери, кровинушка, сколько можешь.
Внучка Сашура под утро регулярно запрыгивает в постель родителей, Никиты и Ани. Рассказывают про ее привычки, а я счастливо улыбаюсь: правильно, хорошо, моя Сашура получает необходимую дозу ощущения безопасности.
Большое спасибо детской психологии, которая дошла до признания положительности короткого присутствия детей в родительской постели. Это написали в новых книжках, которые читают мои невестки, Галя и Аня. А в наше-то время другое провозглашали: на руках не держать, пустышки не давать, не укачивать, в свою постель не пускать — и вырастет человек весь из себя совершенный. Моя подруга, уверовавшая в эти бредни, до сих пор со слезами на глазах вспоминает, как они с мужем обнаруживали утром маленького сына в изножье кровати — скрючившегося от холода, мокрого, описавшегося. Ведь в кровать к маме с папой — нельзя! Так хоть рядышком. Где теперь эти теоретики? Чтоб им пусто было!
Когда бездетные педагоги воспитывают, тугие на ухо дирижеры руководят оркестром, подмастерья сапожника берутся шить пуанты, доценты считают себя способными руководить страной, добра не жди. Нам-то что остается? Жить своим умом. Хотя свой настоящий ум формируется годам к тридцати, если формируется.
Мы с Никитой уютно устроились. Но тут пришел Митя и полез на кровать (какой-то секретно-интересный разговор намечается, а я пропущу?).
У Мити свои проблемы. Вынужден ходить в первый класс, где учат буквы и цифры, складывают три плюс два. Он в таком отчаянии, что уже не спрашивает нас, зачем надо ходить в школу. Он тайком читает книжки во время уроков и открыто — на переменках. Замечу, что, когда Митя шел в первый класс, он быстрее меня выполнял в уме арифметические действия (сложение-вычитание) с трехзначными числами. К моменту окончания первого класса Митя отупел, сдал позиции — я быстрее считала, хотя на двузначных числах сынок меня все-таки обгонял. Но и на солнце имелись пятна. С точки зрения правописания Митя был самым отстающим из отстающих.