Воспитание мальчиков
Шрифт:
Вперед шагнул Женя и заговорил о том, что мы оплатим лечение, ведь существует подобная форма оказания медицинских услуг в данной больнице. (Наши дети лежали там именно за деньги.) Пришлось поклясться, что завтра, только бухгалтерия откроется, мы внесем плату. Маму приняли.
Мама лежала в неврологическом отделении, в палате интенсивной терапии, куда, как и в реанимацию, родных не пускают. Но меня можно было оттащить от мамы только клещами. А в саму больницу я прорвалась, потому что был пропуск к сыновьям.
Томография показала, что пострадавшая область мозга у мамы была громадной — размером почти с куриное
Инсульт, острое нарушение мозгового кровообращения, — это страшно. За месяц, который мама провела в больнице, я насмотрелась столько, что потом приходилось себя сдерживать: что ни книжку пишу, обязательно у меня инсультник появится.
Из соседней, мужской палаты, ко мне заглядывала молодая женщина, чей муж, прокурор, основательно свихнулся после инсульта и все время орал: «Хочу бабу!» и здоровой, не парализованной, рукой щипал медсестер за коленки. Он был старше жены на сорок лет. Она рассуждала о том, что ее жизнь не кончилась и надо купить абонементы в консерваторию и в бассейн. В двухместной палате несколько лет лежала Валька, как звали ее медсестры. Тридцатисемилетняя женщина, коротко стриженная, похожая на обезьянку, когда на четвереньках ползает по кровати. Муж этой женщины, директор подмосковного совхоза, договорился с главврачом, и Вальку держали как в санатории, точнее — в доме инвалидов. Один раз я видела, как муж приходил со взрослыми дочерьми. Принесли фрукты, цветы, маленький телевизор. Посмотрели на безумную Вальку и быстро ушли. По слухам, у директора совхоза уже давно была новая спутница жизни.
Когда маму выписали из больницы, она не могла ходить — вся правая сторона парализована. И с речью проблемы. Мама путала слова. Она понимала их значение, слышала, что ошибается, но правильно сказать не могла. Хочет попросить воды, а говорит: «В Антарктиде плохая погода». Если представить, что слова — это шарики, которые в строгом порядке стоят по полкам, то после инсульта у мамы шарики-слова рухнули, перемешались. Она хочет взять один шарик, а выскакивает другой. Для нее это было крайне мучительно и унизительно.
Самым же страшным было то, что мама не хотела жить. Мама всегда говорила, что старики должны вовремя умирать и не портить жизнь молодым. Я возмущалась, но мама называла стариков скучными занудами. Они жадны и черствы, сварливы и придирчивы, склонны к нравоучениям, не приемлют нового, потому что не способны в нем разобраться, восхваляют прошлое, которое лишь и помнят, а что вчера случилось, в голове не держится, они мыслят штампами, их кругозор и интересы сужены до забот о собственном здоровье, разговоры о котором набили оскомину. В старости нет ничего хорошего, считала мама, а разговоры про благостную мудрость патриархов — ерунда. Любого патриарха проблемы с собственным кишечником волнуют больше, чем судьбы окружающих, страны и мира.
Подобный взгляд на старость лучше всего опровергала сама мама, у которой в шестьдесят
Одни люди цепляются до последнего — хоть калекой убогой стать, а лишь бы не умереть. Что удивительно? Эти люди, как правило, верующие, крещеные, церковь посещающие, свечки ставящие. Их должна согревать надежда о царствии небесном, где они утешение и благость обретут. Ничуть не бывало! Не хотят они с земной жизнью расставаться. Другие, как моя мама, неверующие, отказавшиеся от наставлений собственных религиозных матерей, а воспринявшие гуманистические идеи просветителей-атеистов, стоят у последней черты без надежды — дальше только распад, смерть твоего сознания и черви, пожирающие твое гниющее тело. И эти люди яростно желают конца собственному существованию, потому что не приемлют растительного бытия — тебя поливают, и ты цветочек в горшочке, но не человек.
Для нас: меня, мужа, сыновей — стремление мамы к смерти было неожиданным, было шоком и вызовом. Как это можно не хотеть жить, когда можно жить?
Мама лежала на постели, стиснув губы и зажмурив глаза, я сидела рядом и упрекала:
— Ты не ешь, не пьешь, не хочешь делать массаж. Ты не думаешь обо мне! Как тебе не совестно? Если ты умрешь, мне некому будет сказать «мама». Только представь жизнь человека, который не может сказать «мама». Довела меня до слез! Видишь, я плачу. Поешь кашки? Не хочешь. Конечно, легче помереть, чем родной дочери помочь. Гордые умирают первыми. Некоторым, кто на амбразуры бросается, орден посмертно дают. А, может, трудней в обход амбразур? Хоть компот выпей! Хоть полстакана!
Митя приходил к бабушке и предлагал почитать газету, бабушка всегда интересовалась политикой. Никита становился на колени у бабушкиной постели, брал ее руку, целовал:
— Бабуля, я так тебя люблю! Ты не грусти. Мы тебя всякую и всегда будем любить. Давай учиться ходить?
Нам удалось переломить мамино сопротивление жизни, когда мы поняли, что заинтересовать ее можно только нашими собственными проблемами. Ведь как обычно бывает с пожилыми больными людьми? Их оберегают: утаивают информацию, которая может расстроить, прикидываются жизнерадостными оптимистами, даже если на сердце кошки скребут. И, по сути, получается, что человека вычеркивают из нормальной жизни.
Без лукавства не обходилось. Мы меняли квартиру, и я сказала маме, что если она не научится расписываться левой рукой, то документы нам не оформить, новой квартиры не видать. Мама села на постели и потребовала бумагу и ручку. Она часами тренировалась, исписала десятки страниц, пока корявые буквы не превратились в читаемое «Нестерова».
— Знаешь, — напускала я тревоги, — мне кажется, Никита не сдал курсовую работу, у него будет академический хвост. Все гуляет и гуляет, а курсовую не пишет. Ты последила бы, чем он днем занимается, когда я на работе.