Воспоминания Элизабет Франкенштейн
Шрифт:
— Тебя нашли в саду, дорогая. Ты бродила по винограднику на северной стороне в таком состоянии, что не могла говорить. Феликс нашел тебя там и привел домой. Что с тобой? Тебе плохо?
— Я была одна? Со мной никого не было?
— Никого, кроме Алу.
— А человека не видели?
— Человека? Почему ты спрашиваешь? — Тень тревоги набежала на ее лицо. — На тебя напали?
— Нет-нет.
— Элизабет, дорогая, скажи мне, что стряслось!
— Почему ты здесь?
— Шарль и я приехали с бароном. У нас для тебя хорошая новость. Виктор вернулся к нам.
Я узнаю о злоключениях Виктора
Когда Франсина увидела, что я достаточно соображаю, чтобы понимать ее, то рассказала о том, как Виктор и барон прибыли накануне в Женеву. Оба вышли из швейцарского дилижанса настолько измученные долгой дорогой, что едва держались на ногах. Состояние Виктора было совсем
— Ты найдешь Виктора очень переменившимся. Он напоминает человека, возвратившегося с войны. Ему пришлось пережить тяжкое испытание, о котором он не может рассказать. Но, думаю, и тебе тоже.
В тревоге за Виктора, я отмахнулась от ее заботы обо мне. В любом случае, разве могла я объяснить свое угнетенное состояние? Рассказать об Адаме и о том, что он показал мне? Она решила бы, что я описываю ей кошмар.
— Отведи меня к Виктору, — сказала я, силясь встать с постели.
— Ты еще недостаточно оправилась.
Она была права, но я настаивала, напрягши всю свою волю. Она позвала Шарля, ожидавшего в коридоре, и они вдвоем, можно сказать, вынесли меня на руках из комнаты.
То, что она рассказала мне о Викторе, оказалось правдой. Нездоровая бледность сделала его похожим на измученное привидение. Барон и Селеста сидели у его ложа, она прикладывала охлаждающие компрессы к его лбу и утешала, как могла. Я не была уверена, что человек, пристально глядевший на меня, приближавшуюся к кровати, узнает меня, так безумен был его взгляд. И только когда Виктор произнес мое имя, я поняла, что он в здравом уме.
Несмотря на слабость и путаницу в мыслях, я старалась держаться. Я упала ему на грудь и обняла невероятно исхудавшее тело. Наши слезы говорили за нас; слова были не нужны. Я сжимала его в объятиях, пока его не сморил сон, и отец вывел меня из комнаты. Как только дверь закрылась за нами, он рассказал мне все, что ему было известно о злоключениях Виктора.
На обратном пути из Шотландии Виктор попал в шторм, и его отнесло далеко в море. Его носило несколько дней и наконец выбросило на дикий ирландский берег, близ рыбацкой деревушки, в том месте, куда буквально накануне волны вынесли труп задушенного мужчины. Темные, необразованные жители деревни отнеслись с подозрением к чужаку, тем более что вид у него после всех приключений в море был хуже некуда. Виктора схватили и отвели к мистеру Кирвину, судье, и открыто обвинили в убийстве. Измученный Виктор не нашел в себе сил протестовать; вскоре он заболел и несколько недель лежал без всякой помощи в тюрьме, которая не сгодилась бы и для хлева. Там отец и нашел его, добравшись до Гленарма; потребовалась еще не одна неделя, чтобы высвободить Виктора из пут архаичной судебной системы, в которые он попал. Если бы не явное богатство и видное положение барона, Виктор мог бы до сих пор томиться в отвратительной камере, а то и давно был бы отправлен на казнь.
Пока отец рассказывал, я видела, как им овладевает необоримая усталость. На глаза набежала тень, голос стал глухим. Наконец он попросил меня отвести его в его комнату, где он мог бы отдохнуть. Это было больше, чем дорожная усталость путешественника, — груз прожитых лет безжалостно забирал остатки жизненной энергии. Путешествие потребовало от него огромного напряжения, погасило огонь, горевший в нем. Ведя его вверх по ступенькам, я, как и он, понимала, что это был последний из его подвигов в огромном мире за пределами Женевы; он исчерпал силы, возвращая сына домой. Но не по причине утомления он больше ничего не рассказал о длительной отлучке Виктора. Ему просто нечего было больше рассказывать. Весь их долгий путь домой Виктор избегал говорить о своей экспедиции, заведшей его в Шотландию. Сказал только, что целью ее было проведение эксперимента, рискованного и в конце концов кончившегося неудачей.
Отец повалился на кровать и, казалось, тут же забылся. Но когда я укрыла его и собралась уходить, он выпростал слабую руку из-под одеяла и остановил меня. «Вы должны скорей пожениться, — настойчивым шепотом устало проговорил он, — Опасаюсь, что у него появилась другая привязанность. Не дай ему ускользнуть от тебя».
Бедный отец! Его предположение было одновременно верно и неверно; верно в том смысле, что у моего возлюбленного появилось другое увлечение, некая женщина. Но как ошибочно было думать, что эта женщина могла стать для Виктора предметом любви! Адам был прав, говоря, что женщина — особь женского пола, — обеспокоившая меня, была не соперница мне в том, что касалось чувств Виктора. Скорее она была неодушевленным плодом его больной фантазии.
Лишь уложив отца и вернувшись в свою комнату, я позволила себе мысленно вернуться к тому последнему откровению — прощальному подарку Адама мне. Я настолько измученная упала на кровать, что едва нашла в себе силы дышать. Однако, опустив голову на подушку, я и не уснула, и не могу сказать, что погрузилась в думы. Память помимо воли разворачивала предо мною череду картин, живость коих превышала всякое воображение. С закрытыми глазами, острым мысленным зрением я видела помещение — убогую комнату с неоштукатуренными стенами и соломенной крышей, провалившейся по углам. Оборудование импровизированной лаборатории, разбросанное по комнате, освещенной болезненно-желтым светом единственной висячей масляной лампы. Видела человека, бледного ученого нечестивых наук — Виктора, я точно это знала, — яростно вперившегося в то, что лежало перед ним. Видела на помосте из неструганых досок человеческое тело, связанное по рукам и ногам, или, скорее, грубое его подобие. Картина была схожа с той, что я наблюдала в первом, сродни бреду, видении, которое Адам внушил мне. Но была и разница, которую я сразу уловила. На сей раз труп, лежавший перед ним, был женского пола. Ошибки быть не могло — простертое на столе нагое тело с бесстыдно раскинутыми ногами было все на виду. Может, оттого, что существо принадлежало к одному со мною полу, его беззащитность пронзила меня — и я поспешила уверить себя, что неприглядная эта груда не может быть живым телом. Нет, должно быть, это разлагающиеся останки жертвы какого-нибудь ужасного бедствия. Но отчего Виктор так пристально разглядывает его? Может, он производит аутопсию, и она видит его за этим жутким занятием? Или научное препарирование? Но слишком он для этого яростен. Просто набрасывается на тело, свирепо вонзает скальпель, словно желает убить того, кто уже мертв. Что за отвратительная картина! Я хочу отвернуться, но более сильная воля Адама заставляет наблюдать за происходящим. Мне пришлось смотреть на то, что он видел, смотреть до конца.
А затем, когда лезвие Виктора принялось кромсать внутренние органы трупа с еще большим ожесточением, я увидела… была уверена, что вижу…эта груда плоти, женщина на помосте дернулась и стала биться в конвульсиях. Да, я не ошиблась: оно… она… силилась разорвать свои путы. Наверное, подумала я, это какой-то невероятный физиологический рефлекс, последняя судорога умирающей плоти. Но в следующий миг женщина лишила меня этой слабой надежды. Ибо ее глаза вдруг широко раскрылись! Она лежала, в тупом удивлении устремив взгляд в потолок. Потом, что еще ужасней, разинула рот. Не умершая, но очнувшаяся, чтобы умереть, она жалобно завыла в отчаянии, и вой ее перешел в дикий нескончаемый вопль охваченного паникой терзаемого животного. Виктор, не обращая внимания на вопли, еще бешеней продолжал дело, полосуя и кромсая свою жертву. Если б я могла остановить его, я б это сделала; но мне позволено было лишь наблюдать, как сквозь стеклянную стену. Сомнений не было, он старался уничтожить ту женщину. Вот скальпель глубоко вошел в ее грудь, пытаясь вырезать сердце. Глухой к ее мучительным воплям, Виктор вращал скальпель внутри тела. И когда наконец понял, что, несмотря на все усилия, не может покончить с ней, запустил пальцы в ее волосы и резко вздернул ей голову. Какой-то, словно застывший, миг они смотрели в глаза друг другу; она от боли оскалила зубы и яростно зашипела. Он, не замечая этого, поднес скальпель к ее горлу и полоснул в последний раз. Даже тогда, когда все было кончено, Адам не позволил мне отвернуться; я должна была пережить еще одно потрясение. Когда безжизненная голова упала на стол, в окне промелькнула вспышка. Я увидела лицо, заглядывающее в комнату: лицо Адама, искаженное гримасой ужаса и муки от увиденного. Разбив кулаками стекло, он просунул руку, чтобы схватить Виктора, но потом убрал ее. Его глаза сверкали ненавистью, он произнес свой приговор, повернулся и исчез в ночи.
Если у меня еще оставались сомнения, зачем Адам вынудил меня быть свидетельницей этой сцены, то в тот миг они развеялись. Все было ясно. Я знала цель, которая привела его ко мне. Я вспомнила слова из своего бреда и поняла, какое жестокое возмездие они предвещают.
Я буду с тобой в твою брачную ночь.
Женитьба
О заключительных страницах дневника Элизабет Франкенштейн