Воспоминания и размышления о давно прошедшем

Болибрух Андрей Андреевич

Потерять студенческий и особенно зачетку на пятом курсе — дело нешуточное. Причем выговор с занесением в личное дело, очень неприятный перед поступлением в аспирантуру — это еще не самое страшное. Надо обойти всех своих экзаменаторов за все 9 сессий и перенести оценки в новую зачетку.

Когда я выполнил эту непростую задачу, меня ждал сюрприз: мои студенческий и зачетка нашлись, они были подброшены в деканат через три недели после пропажи. Так я стал счастливым обладателем оригинала своей зачетной книжки, которая до сих пор хранится у меня в архиве.

Однако приближалось время рекомендации в аспирантуру и с выговором что-то надо было делать. Как-то я зашел к нашему инспектору

Эмме Михайловне и спросил как снимается выговор. Она ничего не успела мне ответить по поводу этой непростой процедуры, потому что стоящий рядом Леша взял у нее из рук мое личное дело, открыл его, нашел копию соответствующего приказа и просто выдрал лист с выговором, выбросив его в корзину. «Выговор снят» — сказал Леша, и даже Эмма Михайловна не нашлась, что ему на это возразить.

В этой истории меня поразила Лешина способность определять меру допустимого воздействия: он прекрасно чувствовал те рамки, в которых такое простейшее воздействие возможно без ущерба для дела, а это уже настоящий административный дар, не часто встречающийся в жизни.

В третий раз Лешин совет помог мне принять правильное решение при распределении на работу. Наряду с МФТИ меня настойчиво звали в Высшую школу пожарников, где работало много сильных математиков, но где вы должны были надеть погоны, то есть фактически вступить в армию. Я колебался с принятием решения (в Школе платили очень приличные по тем временам деньги, несоизмеримые со скромной зарплатой ассистента без степени в обычном ВУЗе), но Леша, узнав о моих колебаниях, сказал мне: «Андрей, мне кажется, лучше, если через 10 лет ты станешь профессором на физтехе, чем генералом в Школе пожарников». Такая высокая оценка моих перспектив (как в том, так и в другом учреждении) вдохновила меня, и я принял решение, к которому склонялся и сам: распределился в МФТИ.

Бывали, правда, и у Леши проколы, как и у всех остальных людей. Помню, когда мы с ним сдавали собеседование в парткоме мехмата перед поездкой за границу (я ехал по студенческому обмену в Польшу, а он в Прагу), то на вопрос о том, какие силы в США поддерживают Никсона, Леша чисто рефлекторно ответил: «Молчаливое большинство» к большому неудовольствию спрашивающего. Поскольку он при этом еще и несколько раз употребил вместо термина ГДР сочетание Восточная Германия (что очень напоминало тогда жаргон «Голоса Америки»), то успешный результат собеседования оказался под вопросом. Правда, в конце-концов все обошлось и у него и у меня (мне тогда повезло, я сумел ответить на вопрос о теме передовицы «Правды» в тот день; я совершенно случайно подсмотрел ее утром в метро у соседа, но спрашивающего так поразил сам факт, что студент читает первую полосу нашей партийной газеты, что на этом собеседование и завершилось).

Леша был большим ценителем литературы, и именно от него я получил перепечатку «Котлована» А. Платонова, «Берлинские тетради» Цветаевой и многое другое.

Помню наши споры по поводу Белого и Сологуба, Пастернака, посещение Иллюзиона и наши совместные попытки пригласить в гости на мехмат замечательного поэта Давида Самойлова (к сожалению, так ни к чему и не приведшие). Единственное, что нам тогда удалось организовать (в рамках сектора комитета комсомола мехмата по военно-патриотической работе, который возглавлял Леша и в котором я работал), это пригласить на факультет актеров театра на Таганке А. Васильева и Б. Хмельницкого.

Сейчас Алексей Львович Семенов — математический логик с мировым именем, профессор, лауреат Госпремии и директор нескольких крупных институтов, один из тех, кто играет ключевую роль в развитии нашей системы школьного образования, один из тех, чье присутствие в этой системе

сохраняет для меня надежду на то, что наша школьная математика все же выживет, несмотря на все модернизации и реформы.

* * *

Одной из самых колоритных фигур на нашем курсе был, безусловно, Валера Варданян. Четкий, подтянутый и элегантный, он обладал замечательным обаянием, которое помогало ему в общении с самыми разными людьми. Он всегда умел безошибочно найти правильный тон, то, что было интересно собеседнику, и общение с ним доставляло массу удовольствия. В его манере не было желания подладиться под собеседника, ему действительно было интересно с каждым новым человеком, и он обладал замечательной способностью слушать, которая так редко встречается в наше время.

Как терпеливо он выслушивал мои многословные рассуждения о литературе и об искусстве, роняя время от времени свои короткие, но всегда точные замечания.

Эта счастливая способность к сопереживанию сочеталась у Валеры с трезвым прагматизмом и недюжинными организаторскими способностями. Есть люди, которые живут, не особенно задумываясь об окружающих, воспринимая их знаки внимания как нечто само собой разумеющееся. Для Валеры такое отношение было невозможным.

Ему мало было самому посмотреть какой-нибудь интересный фильм или спектакль, сходить на выставку. Ему обязательно надо было затащить туда друзей, чтобы разделить с ними радость увиденного. Сколько плановых посещений «Иллюзиона» организовал он для нас в свое время!

В 1971 году Валера был председателем студенческого комитета мехмата. Работа эта была непростая, но зато давала ему право на отдельный блок в общежитии факультета и прямой городской телефон, что было для него жизненно необходимо, так как он тогда был уже женат и имел двоих очаровательных девочек-близняшек.

Помню, как-то я зашел к нему в гости по какому-то пустяшному поводу и невольно стал свидетелем двух интереснейших эпизодов, так для него характерных.

Валеру часто донимали телефонные звонки какой-то мифической Свете, кто-то с завидным упорством день за днем упрямо набирал Валерин номер и требовал ее к телефону. Наконец, терпение моего друга лопнуло и на очередной звонок с требованием позвать вышеозначенную Свету, Валера тихим и печальным, но ясным и четким голосом ответил: «Света вчера умерла. Что-нибудь передать родственникам?» Ошеломляющая тишина воцарилась на том конце телефонной трубки, а затем раздались короткие гудки. Больше Свету никто не спрашивал.

С тем же телефоном связана еще одна забавная история, свидетелем которой я был. Как-то раздался звонок с телефонной станции, и телефонистка быстрой скороговоркой потребовала от Валеры, взявшего трубку, номер его телефона (по-видимому, для подтверждения, что попала туда, куда надо). «Я незнакомым девушкам номера своего телефона не даю» — ответил на это он. «Но я звоню с телефонной станции» — возразила телефонистка. «Тем более» — ответил мой друг. «Это хамство, я вас отключаю» — заявила в ответ барышня со станции, и телефон погрузился в молчание.

Однако беспечная телефонистка не знала, что Валера давно уже разработал устройство, с помощью которого он легко включался в сеть: для этого, оказывается, достаточно было пропустить через телефонный провод 40 вольт прямого тока. Включившись, Валера потратил целый час для того, чтобы дозвониться до начальницы смены и потребовать от нее наказания для нахамившей телефонистки. В ответ на мой вопрос, стоит ли терять свое время на такую ерунду, он возразил, что это отнюдь не ерунда и что многие наши беды как раз и связаны с тем, что мы попустительствуем хамству и не доводим в таких ситуациях дело до конца.