Воспоминания и размышления о давно прошедшем
Шрифт:
Школа
Я вырос в семье военнослужащего, мы часто переезжали, и за свою жизнь я сменил несколько школ: начинал учиться в первом классе в белорусском городе Полоцке, затем во время отцовской учебы в академии Генерального штаба два года проучился в Москве, а с третьего по седьмой класс включительно — в Таллине. Пожалуй, именно таллинский период жизни стал для меня самым насыщенным и интересным.
Отец, по обыкновению, устроил нас с сестрой в самую лучшую местную школу номер 19, в которой я и проучился целых 5 лет. Школа у нас была действительно очень хорошая с прекрасными учителями математики, физики, английского,
Юра и Миша привлекли меня к занятиям плаваньем в бассейне ЦСКА, и все 5 лет я его исправно посещал, так, правда, и не добившись каких-либо спортивных успехов, но научившись грамотно плавать всеми стилями и наработав себе запас здоровья на много лет вперед. А с Олегом мы посещали многочисленные таллинские кружки во Дворце пионеров и в других местах.
Чем я только не занимался тогда! Кружок по радиоделу, где я научился азбуке Морзе, театральный кружок, где я сыграл в пьесе «Тимур и его команда» (до сих пор помню замечательную сцену, в которой Тимур говорит какой-то опешившей при его появлении девочке: «Тише, Таня, кричать не надо, я — Тимур») спортивная секция фехтования на саблях и т. п. Когда отец звонил домой, находясь в очередной командировке, то обязательно спрашивал, в какой еще кружок записался его сын и удовлетворенно хмыкал, выслушав очередной длинный перечень.
Но самым полезным для меня в ту пору оказался неожиданно кружок рисования, куда я записался по следующей причине. Дело в том, что я был воспитан в психологии отличника. Обладая в детстве сильным энергичным характером, я во всем желал быть первым, и родители умело канализировали эту мою страсть в сторону учебы. Для меня было абсолютно неприемлемым уступать кому-то в школьных занятиях, а уж получать четверки — тем более. И вот в одной из четвертей я получил «четыре» по рисованию, что было для меня совершенно непереносимо. И тут-то мой приятель Гутя Пялль, который уже тогда прекрасно рисовал, и привел меня на занятия этого кружка.
Сразу честно признаюсь, что никогда не обладал и, по-видимому, уже не буду обладать способностями рисовальщика, и тем не менее занятия в кружке оказались захватывающе интересными. Мы не только рисовали (что у меня получалось неважно), но и выслушивали интересные лекции. Именно на этом кружке я впервые узнал о перспективе, и с того момента, по крайней мере композиционно, мои рисунки стали приемлемыми. Произошло на одном из занятий кружка и событие, которое очень повлияло на меня, раздвинув рамки моего восприятия мира. Один из моих одноклассников, Ориничев, бравший кроме регулярных занятий еще и платные индивидуальные, как-то принес свою акварель, на которой был изображен лежащий у стены большой стеклянный шар, на который падали солнечные лучи, преломляясь всевозможными цветами радуги и окрашивая этими цветами стену.
«Не бывает стен такого цвета» — сказал я — «стены обычно белые». «А вот и нет» — ответил мой приятель — «это чисто белых стен не бывает». После небольшого спора он согласился, что и той причудливой расцветки, которую он изобразил на картине, он тоже никогда не наблюдал наяву, но добавил, что «так он видит эту картину». Это объяснение глубоко поразило меня, потому что по сути здесь я впервые встретился с понятием свободы творчества и осознал, что человек не обязан слепо копировать
Позднее, когда преподаватель рассказал нам об импрессионизме, я многое принял и в самом рисунке, но все-таки главным уроком стало именно это новое понимание, и я порой, еще довольно смутно, уже обдумывал те возможности, которые оно открывало.
Не столько мои успехи в живописи, сколько удивившие нашего учителя рисования усилия, которые я прилагал, чтобы исправить четверку, подействовали на него, и в итоге я благополучно решил эту проблему, а затем и мои занятия в кружке как-то сошли на нет.
Решив сходным образом аналогичную проблему с пением (я записался в школьный хор, где действительно научился интонировать, а какой-то слух, пусть небольшой, у меня всегда был), я успокоился и переключился на более привычные мне занятия спортом и турпоходами, которыми мы тогда всем классом увлекались.
В жизни каждого человека бывают такие события, которые неожиданно резко, скачком меняют его отношение к жизни и порой саму систему ценностей. Для меня наряду с историей, описанной выше, таким событием стало следующее.
Как-то уже в годы, когда я учился в Ленинградском физико-математическом интернате, мы большой компанией отправились на какой-то киносеанс в центр на Невский проспект. Наряду с моими одноклассниками в нашей компании оказалась самая интересная девочка школы Лена Подгорная. Независимая, красивая, она отличалась очень естественным стилем поведения и, в отличие от некоторых других моих соклассниц, совершенно не страдала никакими комплексами. Было ужасно жарко, несмотря на недавно прошедший дождь, и вдруг у Аничкова моста Лена неожиданно сняла свои туфли и гольфы и пошла по мокрому асфальту босиком, с явным наслаждением касаясь голыми ногами прохладного тротуара. Сделала она это так элегантно и с таким видом, как будто одна находится на переполненном проспекте и ей нет дела до встречных прохожих, которые тут же стали, кто с любопытством, кто с явным неодобрением, сверлить ее своими взглядами.
Воспитанный в военной семье в довольно суровых традициях, я вначале испытал очень сильное чувство неловкости и даже стыда за Лену, но потом внезапно почувствовал то, что я назвал бы, уместностью ее поступка: он не выпадал из стиля, в котором в этот день жил Невский и в каком-то смысле гармонировал и с жарким летним днем, и с прошедшим дождем, и с какой-то особой праздничной атмосферой июньского воскресенья.
В этот день, благодаря Лене, я сам во многом избавился от той излишней стеснительности и застенчивости, которые, несмотря на свой открытый характер, приобрел в детстве, их заменило мне (не полностью, конечно) чувство уместности!.
В 1964 году мы покинули Таллин, переехав в Калининград, и для меня настал совсем новый этап в жизни: в нее вошли занятия математикой, но об этом уже было рассказано в предыдущей части.
1) Уже гораздо позднее в студенческие годы я нашел в книге «Офицеры и джентльмены» любимого мною Ивлина. Во следующую характеристику одной из героинь: «Насколько это было в пределах человеческих возможностей, Вирджиния обладала способностью не испытывать стыда, но вместе с тему нее было твердое, врожденное чувство уместности тех или иных поступков» и поразился, что почувствовал нечто похожее по отношению к Лене в тот далекий жаркий июньский день на Невском проспекте.