Воспоминания. Стихи. Переводы
Шрифт:
мост, когда меня остановили два полицейских на велосипедах. Я опять
предъявил те же «документы», объяснил, что уже проверен. Ничего не помогло.
Меня взяли за руки и как преступника отвели все в тот же комиссариат
Шардон-Лагаш. Здесь меня встретили как давнего знакомого. Теперь комиссар
задавал вопросы полицейским: «Зачем вы его привели? Он что, хотел взорвать
мост Мирабо? Он хотел кого-нибудь ограбить? Отпустите его». Я понял, что
этой ночью мне придется кочевать
разрешения переночевать здесь. Вместо этого мне выдали записку на
официальном бланке с печатью такого содержания: «Удостоверяю, что г-н
Талов был арестован за неимением паспорта. При допросе признан русским
подданным. Просьба не чинить ему препятствий и не задерживать его». Я
торжествовал, у меня появился первый официальный документ. С таким
документом я наконец попал в «Улей», хотя по дороге полицейские остановили
меня в третий раз за ночь.
Не без труда, поскольку жил я в чужом ателье, с помощью Полисадова мне
удалось получить и такую записку, тоже с печатью: «Я, Генриетта Секондэ,
консьержка «Улья искусства», подтверждаю, что г-н Марк Талов проживает в
«Улье» у г-на Шарлье с 20 июля 1914 г.».
С этим уже можно было идти в комиссариат квартала Сен-Ламбер XV
участка, где однажды мне уже отказали. На этот раз все обошлось
благополучно. Комиссары созвонились и я наконец получил вид на жительство
— первый официальный документ, легализующий мое положение во Франции.
Хотелось петь, безумствовать. По дороге я разговаривал сам с собой,
размахивал руками. Встречные сторонились, принимая меня за помешанного. В
таком настроении я отправился, конечно же, в «Ротонду».
36
«Ротонда» пустела. Парижане спешно эвакуировались. Те из иностранцев,
кто не был эмигрантом, возвращались на Родину. Художники И. Чайков и К.
Зданевич вернулись в Россию и вступили в армию. Многие поддались агитации
и все-таки пошли в иностранный легион. Прошла, может быть, неделя, и на
передовых позициях они сложили головы. Другие, как говорили, попросили,
чтобы их перевели из легиона во французский полк. И они поплатились.
Ходили слухи о расстрелах в Курсельском лагере. Русские эмигранты, не
помышлявшие записываться в ряды волонтеров, осаждали царское посольство с
просьбами о помощи. Однако оно отказалось заниматься «беспаспортными». В
результате испанское посольство согласилось взять на себя заботу о них.
«Беспаспортных» русских эвакуировали в средние области Франции, на юг, на
юго-запад.
Те, кто, как и я, не поддались агитации, остались в Париже, жестоко
голодали. Я еще
он. От голода я еле стоял на ногах. В мастерской Шарлье среди скульптурных
Бюстов, полотен, кусков засохшей глины я обшарил все углы в поисках
съестного. Съел все найденные черствые, покрытые пылью, может быть
изгрызенные мышами куски хлеба. В очередной раз обследуя ателье, я нашел
облепленную паутиной и пылью нераскупоренную бутылку шампанского. И
это Было последнее, что я проглотил залпом, отбив горлышко бутылки. После
этого я потерял счет дням и ночам, лежа на антресоли, читал Достоевского.
Потом ничего уже не соображал, только чувствовал, как сосет под ложечкой.
Но судьба смилостивилась надо мной. Меня неожиданно навестили Чайков и
Хентова, обеспокоенные тем, что я давно не показываюсь в «Ротонде». Они
меня растормошили, подняли на ноги, буквально стащили вниз и отвезли на
Орлеанский вокзал — место сбора русских эмигрантов.
В деревне Ривьер. Крещение. Конфликт с Полисадовым.
Шинонский монастырь
В теплушке нас отвезли в Тур. В дороге, после нескольких дней голода, я
жадно набросился на еду. Началась горячка, я потерял сознание и уже не
помню, как очутился в Туре. Когда очнулся, с удивлением озирался вокруг и
узнавал многих эмигрантов. Они рассказывали, что я бредил, ухаживали за
мной. Вскоре нас отпра-
37
вили в город Шинон, в древнюю столицу Франции, а оттуда отдельными
группами по 20-25 человек распределили по разным деревням на берегах Эндр
и Луары. Я попал в деревню Ривьер.
Нас расселили у крестьян. Мужчин в деревне не было — всех угнали на
фронт. Оставались лишь старики и молодежь, не достигшая призывного
возраста. Мало того, что нас освободили от внесения квартирной платы (в
военное время действовал мораторий, в силу которого жители городов и сел не
вносили квартирной платы домовладельцам), на каждого беженца полагалось
вспомоществование — по два франка в день. Раз в месяц учитель деревенской
школы выписывал ведомость, по которой один из нас в городе Иль Бушар в
мэрии получал пособие на всю нашу коммуну (нас было двадцать три человека,
и мы решили образовать коммуну). За деньгами (достаточно солидной суммой)
ездили все члены коммуны поочередно. Получателю мэр Ревьер выдавал
пропуск на поездку за своей подписью и печатью.