Воспоминания. Стихи. Переводы
Шрифт:
совпадали. Владимир Александрович, казалось, весь растворился в делах
политэмигрантов, горел на работе, не давая себе отдыха, устраивал
прибывавших из России и помогал им чем мог, между тем как сам голодал. Я
же был поэт и мечтатель, с ранних лет подверженный мистицизму,
увлекавшийся религиозными исканиями. К политическим эмигрантам я не имел
никакого отношения. Не прими я католичество, вряд ли состоялось бы мое
знакомство с Антоновым-Овсеенко.
под подозрение ни одного из моих утверждений.
«Наше слово» была газетой интернационалистов, «товарищ Антон» — ее
редактором. Мне поручили держать корректуру. Кроме того, я стал
«газетчиком», т. е. ежедневно предлагал в эмигрантской столовой свежий
номер «Нашего слова». Гриша Беленький, тоже работавший в газете, этот, как
тогда его называли в эмигрантских кругах, «ортодоксальный ленинец», был в
курсе моих религиозных увлечений и не одобрял их. Но когда он увидел, как я
в столовой на улице Гласьер распространял «Наше слово», сказал с
восхищением: «Поэт Талов идет с большевиками!».
В редакции «Нашего слова» я впервые услышал о Ленине. О своем согласии
с ним мне постоянно говорил Антон. Ленина я в Париже не видел. Он уехал до
моего приезда. А вот Троцкого несколько раз встречал в «Ротонде». Мне он
очень не нравился. Конечно, не по идейным мотивам, поскольку я отнюдь не
вникал в их суть. Он производил на меня отталкивающее впечатление своим
высокомерием. К людям у него было барски-презрительное отношение.
Надо сказать, что художественная богема — и русские, и французские, и
испанские художники и поэты — безоговорочно принимали Ленина, с
восторгом приняли и Октябрьскую революцию.
Владимир Александрович жил у большевика Я. И. Вишняка на улице Эрнест
Крессон в клетушке для прислуги, в мансарде. Внизу вместе с Вишняками жил
Троцкий. Я в этой квартире не бывал. Когда за политэмигрантами,
собиравшимися у Вишняков, устанавливалась слежка, Антон переходил ко мне
на улицу Лебуи: «У Вишняка мне оставаться неудобно. Не стесню тебя?». Мы
разговаривали допоздна, оба предавались воспоминаниям. Он рассказывал
43
о том времени, когда учился в кадетском корпусе, когда был арестован и
приговорен к смертной казни за революционную деятельность, вспоминал, как
бежал из России. А то вдруг вспомнит о любимой женщине с очень тонкими
руками, цитирует строки известного стихотворения Блока: «Ты, держащая море
и сушу неподвижно тонкой рукой...» Наконец мы засыпали: утром предстояла
напряженная работа
Антон был артистической натурой, любил живопись, поэзию, дружил с
поэтами. Человек он был очень честный и откровенный. Если он привязывался
к кому-нибудь, то готов был отдать душу за этого человека. Но все, что он имел
сказать, он выкладывал, ничуть не заботясь, понравятся ли его высказывания.
Камня за пазухой он не держал, часто гладил против шерсти. Но я всегда был
благодарен ему за то, что он встал выше существовавших против меня
предубеждений.
Из сумм, ассигнованных на издание газеты, на себя и меня он затрачивал
минимальные средства: на обед наш расходовал не более двух франков. Этих
денег явно не хватало, чтобы нам поесть досыта. Обыкновенно он покупал
колбасу и батон, делил пополам и приговаривал:
— В кафе не пойдем, сядем на бульварчике, перекусим, отдохнем чуточку и
пойдем поработаем!..
После такого обеда мы не позволяли себе выпить хотя бы чашечку кофе.
Деньги следовало беречь. Мы не получали никакой заработной платы. Время от
времени для пополнения весьма скудных средств на издание газеты
приходилось устраивать концерты с якобы «благотворительной» целью.
Владимир Александрович отправлялся со мною на Центральный рынок —
знаменитое «Чрево Парижа».
Из дому выходил я рано, до рассвета, встречал поджидавшего меня
товарища Антона у входа на станцию метро «Вавэн», и мы маршировали в ряд
с першеронами, запряженными цугом по две пары на фургон. На рынке мы
покупали множество цветов для предстоящего концерта. В цветочном ряду
носились одуряющие или тонкие, едва уловимые запахи ирисов, пионов,
анемонов, орхидей, пышных роз небывалой красоты и редчайшей раскраски.
И, запряженные в фургоны,
Тащились першероны в «Аль»,
44
Где продавались анемоны,
Омары, устрицы, кефаль;
Где пахло розами и морем,
Лимоном свежим с Апеннин,
Где оборачивался горем
Шального счастья миг один...
Букеты цветов распродавали на концертах и это, наряду с буфетом,
значительно укрепляло финансы газеты. На вечерах выступали артисты и свои
рабочие поэты, например, Михаил Герасимов. Выступал и Владимир
Александрович, — и неизменно с любимыми им стихами Эмиля Верхарна и
Уолта Уитмена. С огромным подъемом, вытягивая шею, как будто голова вот-