Воспоминания. Стихи. Переводы
Шрифт:
подвергнуть остракизму. Я попал в тяжелое положение. Затравленный, в
безысходном одиночестве, жил какой-то отрешенной жизнью. Порвав всякие
связи с русской эмиграцией, имевшей отношение к политике (травили в
основном меня эсеры и бундовцы, большевики в этом участия не принимали), я
жил теперь в среде художников.
Началась для меня новая пора, когда я увлекся художниками будущей
«парижской школы». Я часто посещал их выставки, проходившие летом на
пленэре. Вдоль бульвара
полотна «независимых» представителей новейших школ — фовистов,
пуэнтилистов, кубистов... В выставках участвовали Матисс, Синьяк, Вламинк,
Модильяни, Цадкин, Пикассо... Сутин тогда еще не выставлялся.
Я очень много читал, в основном французских поэтов. Современных
русских, кроме тех, что жили в Париже, я тогда не знал. А вот классиков читал
— отец прислал мне в Париж мои книги — Пушкина, Лермонтова, Тютчева...
В этот период Эренбург тоже отошел от русской эмиграции. Теперь мы
вращались в одном кругу, наши интересы были близки.
40
Однако мы часто наталкивались на подводные рифы. Так, осенью 1915 года,
вернувшись из Турени, я прочитал Эренбургу свое стихотворение «Дождь»:
Эрнестина, Эрнестина,
Все тобою здесь полно...
Он тут же стал выговаривать:
— Зачем эта любовь к иностранным именам?
Я надулся: «Это имя моей невесты, которую я оставил в Одессе...»9.
Эренбург, также как и я, очень интересовался средневековой французской
поэзией. Язык он знал еще не очень хорошо и переводил со словарем. Как-то по
его просьбе я прочел мои переводы из Шарля Орлеанского.
— В звуковом отношении стихи музыкальны. Вам удалось передать
меланхолическое настроение Шарля Орлеанского. Хотите, дайте мне на
просмотр ваши переводы. Я могу быть вам полезным в ваших начинаниях...
Мне не понравилось его желание меня в чем-то поправить, мною
руководить, я уже считал себя не менее авторитетным, чем он. Он задел мое
самолюбие, а я был очень «гордым» тогда. В «Ротонде» многие себя так
держали. Моя реакция его обидела. После этого мы долго не разговаривали,
даже не раскланивались. Он искренне хотел мне помочь, но я тогда этого не
понял.
Тогдашнее мое отношение к нему я передал в четверостишии:
Ты был мне часто ненавистен,
Но втайне нравился ты мне
За то, что тривиальных истин
Не принимал на стороне.
Я был погружен в себя, мало обращая внимания на внешнюю сторону
жизни. Эренбург же хорошо разбирался в людях, живо увлекался всякими
новыми течениями и в своих стихах часто следовал
всеохватывающей. Стихи его тех лет казались мне пересыщенными
литературностью, идущими не от сердца. В эту пору, мне казалось, он искал
себя.
41
Вскоре он покинул Париж. Отношения наши восстановились лишь по его
возвращении в 1921 году.
После приезда из Турени я жил то у одного, то у другого художника. Как раз
в это время, осенью 1915-го я подружился с Кремнем и Сутиным. Кремень жил
в «Улье». Он дал мне приют, затем я перебрался к Сутину. Скульптор Щуклин
в этот период рисовал мой портрет. Предоставлял мне ночлег в своей
мастерской. Он в средствах не нуждался и даже снял мне позднее комнату.
Когда портрет был закончен, с полотна на меня глянула бритая голова
каторжника, изможденное лицо. Я ужаснулся.
В это же время меня опять арестовали, опять нависла угроза высылки из
Франции, ведь я вернулся в Париж без разрешения властей. В комиссариате
меня спросили, чем я здесь занимаюсь. Ответил, что я поэт, пишу стихи. Тогда
комиссар попросил меня назвать французских поэтов. Я перечислил много
имен и среди них назвал Эрнеста Рейно. Меня отпустили. А через некоторое
время я узнал, что поэт Эрнест Рейно служил комиссаром полиции10.
Товарищ Антон. «Нагие слово»
Вот при таких обстоятельствах весной 1916-го меня однажды остановил на
улице худой человек с аскетическим лицом, длинноволосый, в пенсне. До
войны я иногда встречал его на собраниях Литературно-художественного
кружка, знал, что зовут его «товарищ Антон». Лишь много позднее узнал, что
это его партийное прозвище, а настоящее имя — Владимир Александрович
Антонов- Овсеенко.
Сперва он был строг. Глядя в упор, стал расспрашивать меня по поводу
моего обращения в католичество: «Зачем вы это сделали? Получили ли за это
денежное вознаграждение? Расскажите все без утайки». Я отвечал, что
католичество принял потому, что верил, никаких денег ни от кого не получал.
Рассказал и о своих расхождениях с католиками.
— Я тебе верю, — сразу переходя на «ты» сказал товарищ Антон и вдруг
предложил совершенно неожиданно, — хочешь работать на революцию со
мной в газете «Наше слово»? Ведь ты же против войны. Наша газета тоже
против. Полное совпадение.
42
— Хочу, — недолго раздумывая, ответил я.
Мы были люди разного склада. Наши интересы первоначально ни в чем не