Воспоминания. Стихи. Переводы
Шрифт:
держала маленький итальянский ресторан, и Модильяни, выходец из Италии,
там получал «даровые» обеды. Он расплачивался, конечно, своими рисунками,
хотя для Розали они не представляли никакой ценности. А весь день с утра до
самого закрытия кафе он проводил в «Ротонде», здесь он дневал и ночевал,
здесь работал. И не пиво он пил, а очень острый коньяк амер пикон.
Употреблял и наркотики.
Через много лет судьба вновь свела меня с семьей Модильяни — в
шестидесятых годах
ее книг об отце я узнал, что она только
58
в 1929 году перебралась в Париж. Была партизанкой в годы нацистской
оккупации, попала в тюрьму, сумела бежать оттуда. Ее биография полна
необыкновенных приключений22.
«Любовь и голод». «Двойное бытие». «Гатарапак».
«Палата поэтов». Несостоявшийся русско-французский журнал
Майским утром 1921 года в «Ротонде» вновь замаячила фигура Эренбурга.
Прошло четыре года после того, как он вернулся в Россию. Мы вновь стали
дружески встречаться в «Ротонде». Однако между нами по-прежнему
происходили стычки. Расскажу об одной из них, чтобы показать, с какой
легкостью нарушалось равновесие в наших отношениях. Я сидел с Диего
Ривера и его женой Ангелиной Петровной Беловой все в той же «Ротонде».
Толковали о монументальной живописи. На мне была элегантная шляпа из
черного плюша с необыкновенно широкими полями — а la Рембрандт. Ее
подарил мне на прощание художник, возвращавшийся в Англию. В ней меня
рисовал Модильяни. Шляпа мне очень нравилась, она была предметом зависти
всей художественной голи. К столику подошел Эренбург и как-то неожиданно
пошутил: «Какая же на вас шляпа! Прямо-таки фасона «карамба» (по-испански
что-то вроде «черт возьми!»). Диего Ривера с женой весело расхохотались, а я
вспылил: «Ах, он думает, что я не понимаю по-испански! Хочет меня
высмеять!» И недолго раздумывая, эту шутку я отпарировал по-испански,
весьма грубо: «А ваша шляпа фасона...». Далее следовало смачное,
неприличное слово. Помню, как в смущении опустили головы Ривера и
Ангелина Петровна. Я тут же раскаялся. Но «слово не воробей...».
Вскоре после этого обмена испанскими любезностями Илья Григорьевич
вынужден был уехать из Франции. Французское правительство предписало ему
в течение 48 часов покинуть страну. Петиция о возвращении Эренбурга,
подписанная и поданная общественными деятелями и литераторами Франции,
которую я тоже подписал, не возымела никакого действия. Эренбург подался в
Бельгию, а затем в Берлин.
А
— Какая шляпа! Подари ее мне!
59
— А я в чем останусь?
— Найдешь себе другую.
Я не смог ему отказать, ведь я дважды и подолгу жил у него в мастерской.
В конце 1916 года, когда я выступил с чтением своих стихов у Н. М.
Минского, он посоветовал мне издать в Париже книгу. А в 1917 году такой же
совет я получил от Николая Гумилева. Офицер, он служил тогда в Российском
посольстве у генерала Игнатьева. Я принес ему три своих стихотворения в
рукописи. «Да вы акмеист», — сказал Гумилев, прочитав. Я, конечно, тут же
возразил, что никогда, мол, не был ни символистом, ни акмеистом, не
причисляю себя ни к какой школе, у меня своя школа. Гумилев рассказывал,
как вскоре после окончания гимназии впервые приехал в Париж, посещал
Сорбонну. Жил как бедный студент, голодал. В 1908 году издал в Париже
книгу стихов.
В том же году я начал готовить книгу. Художник из Англии Гольдберг
сделал обложку. Но, к сожалению, из этой затеи тогда ничего не вышло — не
хватило денег. И только в 1920 году я смог наконец издать в Париже книгу
стихов «Любовь и голод»23. Иллюстрировали ее художники «парижской
школы» — Осип Цадкин, Антонио Симонт, Ортис де Сарате, Оттон ван Рейс.
Художники выполнили гравюры на дереве, а после издания книги уничтожили
доски, чтобы оттиски были равноценны оригиналу. Одна из гравюр ван Рейса
сделана им по прекрасному рисунку дочери — Адитии ван Рейс, умершей в
восьмилетнем возрасте. Это была бескорыстная помощь художников, так как
без их работ французы едва ли заинтересовались бы книгой стихов на русском
языке.
Среди других я преподнес книгу Мережковскому и Бальмонту.
Мережковский24 назвал ее «человеческим документом», а Константин
Дмитриевич откликнулся письмом:
1921. 21 мрт
Monsieur Marc Taloff
Пасси
9, rue Joseph Bara,
Париж, VI
Дорогой Поэт,
Спасибо за изящный экземпляр Вашей интересной книги. Я буду о ней
говорить в той статье, которую готовлю для Le Nouveau Monde.
60
В среду я не буду дома. Скажите сеньору Lozano, что я буду ждать его в
четверг в 5 ч.д. и буду рад говорить с ним о Мексике и о России.
До скорой встречи.
Жму руку, и всего Вам лучшего.
К. Бальмонт