Воспоминания

Джильи Беньямино

Затерявшись в шумном, заполненном великосветскими дамами зале, тихонько сидела в уголке старая деревенская женщина в белом платочке, завязанном узелком. Это была моя матушка. Она одна совершила далекое путешествие из Реканати в Рим. На концерте я спел арию «О, чудный край!» из «Африканки» Мейербера, из той самой оперы, что была когда-то в репертуаре духового оркестра, в котором я играл на саксофоне по воскресным дням на площади Леопарди.

Буря аплодисментов, разразившаяся, когда я кончил, не обманула мои надежды, но я был вознагражден и большим — я увидел, как восьмидесятилетний знаменитый Антонио Котоньи обнимает мою матушку, целует

ей руки и поздравляет с успехом сына.

— А теперь, — сказал мне маэстро Розати глухим голосом, — теперь ты можешь смело взглянуть в лицо фортуне.

ГЛАВА XII

Долгое, упорное восхождение завершилось. Впервые в жизни я поднялся на вершину и мог оглянуться вокруг. Позади было шесть лет занятий, неизменное первенство в академии и двадцать четыре года жизни. Как сказал маэстро Розати, я мог теперь смело взглянуть в лицо фортуне, иными словами, готов был предстать на суд импресарио, критики и публики.

Перспектива эта была невероятной и потому очень тревожной. Но мне снова повезло. После окончания академии у меня оказалось такое множество предложений разных импресарио, что я мог с утра до вечера ломать голову, выбирая кому отдать предпочтение.

Маэстро Розати посоветовал мне принять участие в Международном конкурсе вокалистов, который должен был состояться в Парме в июле 1915 года. Кон­курс должен был выявить и поощрить новые вокальные таланты. Участвовать в нем могли только те певцы, которые еще не приобрели известности. Организаторами конкурса были маэстро Клеофонте Кампанини, дирижер и профессор Пармской консерватории (ему принадлежала сама идея конкурса), и одна щедрая американка — госпожа Элизабет Маккормик из Чикаго (она финансировала конкурс). Победителей кон­курса ждал контракт на сезон в Чикагском оперном театре. Маэстро Кампанини и синьора Маккормик собирались проводить этот конкурс каждый год и в основном для того, чтобы перед началом сезона молодые талантливые певцы имели возможность закрепить как- то свое положение и не попасть, как это часто случалось, в цепкие лапы не слишком щепетильных агентов и импресарио.

Первая мировая война нарушила все эти хорошие планы. В последующие годы конкурс больше не проводился, а победителям его так и не пришлось петь в Чикаго. В конце концов оказалось, что единствен­ным человеком, получившим хоть какую-то пользу от этого конкурса, на который было истрачено столько денег и возлагалось столько надежд, был я.

В это знойное лето 1915 года нас собралось в Парме 105 человек: 32 тенора, 19 баритонов, 6 басов, 40 сопрано, 6 меццо-сопрано и 2 контральто. Италия была представлена очень хорошо, но конкурсу предшествовала большая реклама в печати, и много певцов приехало из Москвы, Нью-Йорка, Чикаго, Буэнос- Айреса. Наши дорожные расходы и все расходы во время пребывания в Парме в течение трех недель полностью оплачивались синьорой Маккормик.

Парма вселяла в меня уверенность. Я никогда еще не бывал на севере Италии, и все равно чувствовал себя в Парме, как дома, город этот, хоть и отличается более пышным придворным стилем, по существу — такая же провинция, как и Реканати. Я знал, что Парма связана с именем Верди и что жители города пользуются репутацией страстных любителей музыки. Насколько обоснована эта репутация я убедился на собственном опыте. Все жители Пармы, даже самый простой народ, следили за нашим конкурсом с живейшим интересом и волнением,

словно это были музыкальные олимпийские игры, и принимали нас с большим гостеприимством и радушием.

Председателем жюри конкурса был профессор Итало Аццони, вице-директор Пармской консерватории. В жюри входили еще два профессора консерватории, дирижер, адвокат и мой старый знакомый, тенор Алессандро Бончи, тот самый, у которого служил когда-то мой друг Джованни Дзерри. Три недели подряд по девяти часов в день сидели члены жюри в кон­цертном зале консерватории; каждый участник кон­курса должен был спеть три оперных отрывка. А так как нас собралось сто пять человек, то времени на это требовалось очень много. Был июль, жара стояла тропическая, и все — члены жюри и участники конкурса — поглощали неимоверное количество холодного пива. Я никогда еще не пил столько пива, как тогда.

Мой черед подошел в начале третьей недели. Я спел арию из оперы «Зигурд» Рейера, последнюю сцену из «Травиаты» Верди и «О, чудный край!» из «Африканки» Мейербера. Многие из участников конкурса были очень талантливы, но большинство не отвечало даже самым минимальным требованиям из-за слишком слабой или плохой вокальной подготовки.

Результаты конкурса стали известны на другой же день. Я был объявлен «находкой» конкурса. В отчете экзаменационной комиссии в том месте, где речь шла обо мне, один из членов жюри большими печатными буквами записал: «НАКОНЕЦ-ТО МЫ НАШЛИ ТЕ­НОРА!». Последнее слово было трижды подчеркнуто красным карандашом.

Печать подняла такой шум вокруг нашего конкурса, что известие о «находке» все итальянские газеты напечатали большими буквами. Я был буквально завален грудой телеграмм от всяких агентов, импресарио и директоров театров со всех концов Италии. «Вот сейчас-то, — решил я про себя, — как раз и следует быть очень осторожным и ни в коем случае не надо терять голову». Вернувшись в Рим, я посоветовался с маэстро Розати. Он препоручил меня одному очень дельному и толковому агенту по фамилии Лусарди, и затем они вместе помогли мне решить необычайно важный для каждого начинающего певца вопрос — где дебютировать.

Ясно было, что долго почивать на пармских лаврах нельзя. Мне предстояло найти какой-то театр с хорошей репутацией, в репертуаре которого была бы в начале сезона опера с подходящей теноровой партией. Похоже было, что всем этим требованиям отвечал театр «Сочале» в Ровиго — мне предложили там партию Энцо ди Сантафиора в опере «Джоконда» Амилькаре Понкиелли.

Ровиго, как и Реканати, находится недалеко от Адриатического моря, только гораздо севернее. Это обстоятельство тоже весьма расположило меня. Оперный сезон должен был начаться здесь намного раньше, чем в других городах, потому что его приурочивали к открытию большой осенней ярмарки, на которую

обычно съезжалось много народу со всех концов Южной Италии. Это тоже меня устраивало; чем раньше состоится мой дебют, тем лучше. Кроме того, в театре «Сочале» меня ждал прекрасный дирижер Джузеппе Стурани. Он тоже входил в экзаменационную комиссию в Парме. Другие солисты, с которыми мне предстояло петь, — это сопрано Тина Поли-Рандаччо и баритон Сегура-Тайен. Но окончательно я решил выбрать для дебюта Ровиго, когда узнал случайно из разговора с маэстро Розати, что Антонио Котоньи, великий баритон былых времен, которым я так восхищался в Санта Чечилия, дебютировал в этом же самом театре. Я был убежден, что это хорошее предзнаменование.