Воспоминания

Джильи Беньямино

Возвратившись на берег, мы устраивали нечто вроде пантагрюэлевских пиршеств, где главным украшением стола были жареные в масле полипы и вареные, приправленные лимоном, лавровым листом, перцем и укропом омбрины. Нужно ли пояснять, что все это обильно дополнялось множеством белого сухого вина, которое делают на соседнем острове Эльба. Рыбаки обычно учили нас своим песням и взамен просили исполнить наши арии. Я отвечал им арией «Прикрывши голову белым крылом...», но никак не сумел научить их петь ее. Мы подолгу засиживались за импровизированной трапезой, весело распевали хором и расходились лишь тогда, когда наступал час спешить на спектакль в театр «Политеама». Ясно, что такой образ жизни был вне всяких правил осторожности и благоразумия, но мне он доставлял много радости, тем более, что никаких забот у меня больше не было. Успех, который имел «Жаворонок»,

говорил о том, что веселье это пению не вредит. Должен заметить, что однажды после очередного небольшого пикника, когда рыба была особенно вкусна, я вынужден был прибегнуть к бутылке коньяку, чтобы как-нибудь дотянуть до конца «Манон». Но должен добавить так же, что подобного рода «подвиги» больше никогда не повторялись...

Я не могу сказать, что был когда-либо равнодушен к деньгам. Возможно оттого, что, родившись бедняком, я всегда придавал деньгам большое значение. Перебирая в памяти историю своей жизни, я не могу припомнить случая, когда бы что-либо купленное доставило мне такую же светлую радость, как те ливорнские дни и ночи, которые я проводил с рыбаками в открытом море под солнцем или звездами.

В репертуаре у меня было теперь девять опер, но мне не терпелось пополнить его. И хотя я с удовольствием принял приглашение синьоры Эммы Карелли (экспрессивной особы, руководившей в то время театром «Костанци») петь в Риме с января по апрель 1918 года, я был огорчен, что нашел в программе только свои любимые, но, увы, знакомые оперы: «Жаворонок», «Тоска», «Джоконда», «Мефистофель». Целых четыре месяца, и ни одной новой оперы! Это же просто пустая трата времени!

ГЛАВА XX

На деле, однако, сезон 1918 года в «Костанци» оказался более интересным, чем я предполагал. Благодаря изменениям, которые были сделаны в моей программе в последнюю минуту, я смог добавить к моему репертуару еще две оперы: «Ласточек» Джакомо Пуччини и «Адриенну Лекуврер» Франческо Чилеа. [19] .

«Ласточки» — одна из лучших небольших опер Пуччини; это нечто среднее между «Манон Леско», «Богемой», «Травиатой» и какой-нибудь венской опереттой. У этой оперы интересная история. В 1914 году Пуччини был в Вене, когда один музыкальный изда­тель уговорил его попробовать себя в новом жанре — в жанре музыкальной комедии. Либретто написал Франц Легар, но Пуччини не одобрил его. Планы еще обсуждались, как вдруг между Италией и Австрией в мае 1915 года началась война. Все переговоры с венским издателем, который превратился теперь в официального противника, прекратились сами собой. Но одно итальянское издательство решило поддержать это начинание и поручило Джузеппе Адами написать новое либретто. Действие оперы должно было теперь происходить не в Вене; но ритмы венского вальса прочно застряли в голове Пуччини и в конце концов выли­лись в партитуру.

19

Франческо Чилеа (1866—1950) — итал. композитор; получил известность благодаря своим операм «Адриенна Лекуврер» и «Арлезианка», которые и теперь идут в Италии.

Действие «Ласточек» происходит в Париже — в одном из бал-булье [20] , и на французской Ривьере во времена Второй империи. Это романтическая и патетическая история одного придворного, история одной любви, ошибки, отречения. В опере множество разных событий и драматических ситуаций. Музыка — нежная, шутливая, легкая или, точнее говоря, — она звучит обманчиво легко, но петь ее очень трудно.

Первое представление «Ласточек», когда пели Титта Скипа [21] и Джильда далла Рицца, состоялось в Монте-Карло 27 марта 1917 года. Позднее, в том же году, когда оперу готовились поставить в Болонье, зашла речь о том, чтобы партию Руджеро дать мне, и я даже пять или шесть раз прошел партию с маэстро Розати. Но сам Пуччини решил все иначе. И по причине, не совсем лестной для меня: мой вид, говорил он, никуда не годится, я слишком круглый, чтобы достаточно хорошо сыграть романтического влюбленного. Его новая опера ставилась в Италии впервые, и он хотел, чтобы она произвела хорошее впечатление. Так что вместо меня пел Аурелиано Пертиле.

20

В

Париже к названию некоторых клубов и кабачков часто прибавляют слово «бал» (от франц, слова balet — балет).

21

Титта Скипа (р. 1889) — итал. певец (тенор). В 1957 г. принимал участие в качестве члена жюри Всемир­ного фестиваля молодежи в Москве.

С тех пор я почти год не слышал больше ничего о «Ласточках». В феврале 1918 года я пришел однажды в театр «Костанци» послушать американского тенора Хаккета, который должен был петь в «Богеме». Хаккет только что вернулся из турне по Южной Америке, во время которого много раз пел в «Ласточках». Случилось так, что в зале был и Пуччини. Голос Хаккета ему понравился, и он спросил синьору Карелли, которая руководила театром, нельзя ли дать в текущем сезоне несколько внеочередных представлений «Ласточек», разумеется, с Хаккетом в главной роли. Синьора Карелли ответила ему очень уклончиво и сразу же на­правилась ко мне.

— Если уж мы будем ставить «Ласточек», — сказала она мне, — то я хочу, чтобы пели вы, а не Хаккет. Я уверена, что у вас это выйдет лучше. Но как убедить в этом Пуччини? Кроме того, не представляю, как это вам удастся — ведь я могу поставить премьеру только на будущей неделе. Другого времени нет. В спектакле заняты далла Рицца и другие солисты. Но я же не могу требовать, чтобы вы выучили новую оперу за неделю.

— Но, — ответил я, — давайте попробую.

Я знал, что память у меня блестящая, но все-таки даже не предполагал до сих пор, насколько на нее можно положиться. Когда мы с маэстро Розати прошли всю партию у фортепиано, выяснилось, что я уже знаю ее. Тех пяти или шести раз, когда я знакомился с ней раньше, хватило, чтобы она как бы отпечаталась в моей памяти. На следующее утро во время репетиции Пуччини ожидал сюрприз. Он думал увидеть Хак­кета, но его удивление перешло в невероятное изумление, как только он обнаружил, что я уже знаю партию.

— Браво! Браво! —воскликнул он, когда я кончил. — Э^то великолепный Руджеро!

— С моей-то комплекцией, маэстро? — не без иронии спросил я.

— Публика забудет о вашей комплекции, как только услышит голос. Пуччини спустился в зал, чтобы продолжать репетицию с хором и оркестром. Хаккет приехал, когда я был уже на сцене. Удивленный и глу­боко оскорбленный тем, что мне дали партию Руджеро — «его» партию, он тут же повернулся и, не говоря ни слова, вышел из зала. На другой день он уехал в Милан, и его долго потом не могли уго­ворить вернуться в Рим. Мне очень жаль, что так получилось, но, когда делаешь карьеру, нельзя отказываться от удобного случая.

Вопреки надеждам Пуччини, «Ласточки» не имели в Риме такого шумного успеха, какой выпал на их долю много лет спустя в Нью-Йорке, когда я пел в этой опере вместе с Лукрецией Бори. Римской публике больше правилась «Адриенна Лекуврер» Чилеа, в которой первый раз

я пел в апреле 1918 года вместе с Кармен Тоски, Видой Ферлуга и Джузеппе Данизе.

Я питал глубокую привязанность к Чилеа еще с нашей первой встречи в Палермо, где он руководил консерваторией. Это был человек строгой морали и художественной цельности, немного старомодный, и, возможно, даже лишенный какого-либо особого вдохновения. Больше всего меня привлекало в нем про­стодушие.

О музыке его не приходится много говорить. Мягкая, идиллическая, созерцательная, она порой напоминает Верди, порой Понкиелли, иногда и Бойто, а в целом перекликается с музыкой Альфредо Каталани. Музыка Чилеа лирична и отличается характерным мелодическим изяществом. И все это было мне особенно близко.

Певцу приходится судить о музыке в какой-то мере по личному ощущению, то есть довольно субъективно. И не всегда музыка, которая ему особенно нравится, бывает самая лучшая. Просто певец обычно предпочитает ту музыку, которая дает ему больше возможности выявить голос.

«Адриенна Лекуврер» — самое лучшее, что есть у Чилеа, — была написана в 1902 году. И хотя это была пора, когда оперную сцену завоевали «Сельская честь», «Паяцы», «Богема», «Андре Шенье», в ней больше всего чувствуется влияние Массне. В основе либретто — сюжет Эжена Сю. Я всегда надеялся, что мне выпадет случай петь в этой опере, еще с тех пор, когда услышал в Палермо, как Чилеа сказал однажды после концерта, в котором я пел знаменитый «Плач Федерико» из другой его оперы — «Арлезианы», — что голос мой идеально подходит для партии князя Маурицио ди Сассониа.