Восточная война
Шрифт:
– Была повешена только одна, - возразил Петр, который понял, к какой истории апеллирует его бывшая любовница.
– Но она была такой юной!
– Она пыталась застрелить генерала!
– Она не перед твоим окном раскачивалась на ветру. Я видела все. И как ее схватили после выстрела. И что кричали. И как ее без суда вздернули на столбе. Закрываю глаза и вижу, как она дергается и извивается, задыхаясь. Как она расцарапывает себе горло в кровь, пытаясь освободиться от веревки. Руки-то ей не связали. Ее последнюю судорогу. И струйку мочи, что потекла у нее по ноге на брусчатку… а потом скрип веревки
Петр промолчал. Ему нечего было возразить. Для той, совсем юной особы, каковой в год последнего польского восстания была Изабелла, не самое приятное зрелище, мягко говоря.
Застучали в дверь. Петр тяжело вздохнул и пошел открывать.
– Господа, - кивнул он нарисовавшимся за дверью сотрудникам полевой полиции. – Петр Ильич Кузьмин. Обермичман[1]. Нахожусь в увольнении. Заподозрил в подруге излишний интерес к службе. Поругались. Попытался уйти. Она напала. – Произнес он и кивнул на стрелку, все еще торчащую в двери. – Применил оружие.
– Она жива? – Сразу схватив суть, поинтересовался командир отряда.
– Должна. Я ранил ее в руку. Следуйте за мной. – Произнес Петр и, после кивка командира полевой полиции, отправился обратно по коридору ведя их к «поверженному противнику».
От двери ее было не видно. Поэтому ни Кузьмин, ни приглашенные им бойцы не могли видеть, как, превозмогая боль, Изабелла встала. Прошла в комнату. И подготовилась их встречать.
– Стоять! – Рявкнула она, удерживая левой рукой пистолет Люгера. Причем раненой рукой, висящей плетью, она дрожащими пальцами держала еще один снаряженный магазин. – Руки вверх!
– Не дури! – Воскликнул Петр.
– Мне терять нечего! Все равно – или петля, или расстрел. Ну! Руки вверх! Вот. Молодцы мальчики. А теперь медленно проходим в ту комнату. Да-да. Правильно. Руки не опускаем.
Она подошла к дверному проему, ведущему в комнату, куда она их всех загнала. И замешкалась на несколько секунд. Правая рука была ранена и почти не функциональна. Закрыть ею дверь она бы не сумела. А перекладывать пистолет из левой в правую – опасно. Впрочем, задумываться, как оказалось, тоже опасно. Петр, стоящий ближе всего к ней, шагнул и взмахнул рукой, стараясь подбросить ее пистолет вверх. Прогремел выстрел. И пуля ожгла Кузьмину правое плечо. Но было уже поздно, потому что «с левой» он «зарядил» Изабелле прямо в подбородок, роняя на пол…
В помещение комендатуры вошел полковник Имперской безопасности, находясь в прекрасном настроении. Новость о взятие шпионки его сильно порадовала. Как и довольно быстрое «пробитие» ее и выяснение личности. Сделали большое фото. Отправили аппаратом Корна фототелеграмму в столицу. Суток не прошло как им пантелеграфом передали досье на нее. Изабелла Юрьевна была хорошо известна Имперской безопасности как активистка, сторонник независимости Польши, причем, сразу в границах Речи Посполитой, и ярый русофоб. И вот – результат.
Севастьянов окинул взглядом помещение. Отметил дежурного. Телефониста. Четверых бойцов охраны. Искомую дамочку в изрядно потрепанном виде, находящейся за решеткой «обезьянника». Да морского обер-офицера, что сидел на стульчике рядом и, кажется, минуту назад беседовал с ней.
–
– Так точно. Петр Кузьмин. Обермичман. Извольте, - произнес тот и передал папку полковнику. Его дело.
– Господин полковник, разрешите обратится? – «Подал голос» вставший со стула Кузьмин.
– Обращайтесь.
– Я понимаю, Изабелла враг. Как и то, что ее казнят по закону военного времени, как шпиона. Но она была мне очень близка. Поэтому я прошу вас разрешение проститься с ней перед казнью и забрать тело для погребения. И, если это, конечно, возможно, расстрелять ее, а не вешать.
– Хорошо, - кивнул Севастьянов после долгой… очень долгой паузы, в ходе которой он рассматривал этого парня, обдумывая что-то свое. А потом, повернувшись к дежурному, продолжил. – Эту в кабинет. На допрос. А господина обермичмана попросите задержаться. Возможно потребуются его показания или пояснения.
– Слушаюсь. – Щелкнул каблуками дежурный.
Полковник Имперской безопасности с вежливой улыбкой кивнул Петру и спокойной, непринужденной походкой отправился в штатный кабинет для допросов. Следом туда ввели даму. В наручниках на заведенных за спину руках. И, не снимая их, усадили на табуретку.
Севастьянов листал досье Кузьмина, напрочь ее игнорируя. Словно это надменной особы, смотрящей на него с нескрываемым пренебрежением, и не было здесь. Наконец, он захлопнул досье и, широко улыбнувшись своей визави, произнес максимально елейным тоном:
– Ну что, кошка драная, жить хочешь?
– Вы держите меня за дуру? – Повела бровью Изабелла.
– Нет. Я хочу предложить тебе жизнь.
– Спасибо, не надо.
– Но почему?
– На одной чаше весов быстрая казнь. Расстрел или повешенье. В любом случае это не займет больше десяти минут. На другой чаше – долгая казнь через смерть в мучениях на исправительных работах. Долго я там не протяну, но лет пять страданий у меня будет точно. Не равнозначный выбор.
– Милочка, - подавшись вперед, произнес доверительным тоном Севастьянов, - быструю смерть еще нужно заслужить. Ты шпионила. Пыталась убить обер-офицера Российского Императорского флота и сотрудников полевой полиции. Подумай сама. Разве после всего сделанного ты ее заслуживаешь? О нет. Мы регулярно прорываем блокаду и отправляем корвет во Владивосток. Ничто не мешает и тебя туда загрузить, пустив по этапу.
– Вы обещали отдать мое тело Петру! Прилюдно!
– Я его не обманул. Он действительно сможет проститься с тобой, будет присутствовать при твоей казни и сможет забрать тело для погребения. Но только в том случае, если я приму решение о твоей казни. Однако, что мешает мне тебя отправить по этапу? В случае сомнений у меня есть все полномочия для этого. Император же наш, в милости своей, заменит повешенье на исправительные работы. Лет на двадцать пять. И, учитывая вашу хрупкость мадам, они будут проходить не на севере, а на юге, где вы вполне протяните двадцать лет. Только представьте. Выходите вы, спустя четверть века на улицу, вся больная, изломанная, измученная, без зубов, с кучей болезней. А за душой у вас ни гроша, жить не где, идти не к кому, и от красоты былой не осталось и следа. Как вам такой вариант? Нравиться?