Восток. Запад. Цивилизация
Шрифт:
И объявляют.
Мама…
Не думать. Нет никого. Только Эва. И Виктория. Они похожи, впервые, пожалуй, с рождения. И зеркала подтверждают, хотя все одно Тори чуть бледнее.
И волосы темнее.
В них – тонкий венок из живых цветов. На шее – нить жемчуга. А Эве досталась брошь. Платья у них почти одинаковые, ровно настолько, насколько это допустимо. Только Эвино – из бледно-золотого атласа, а у Тори – тафта, та молочная, с легким розовым отливом, который редко кому идет.
Но Тори – идет.
–
Голос её звонок.
И сама она удивительно красива. Настолько, что Эва даже почти забывает про… про то, о чем нельзя думать. Её губы шевелятся. Она что-то говорит этой великолепной женщине, в которую по слухам влюблен сам Император.
Или был влюблен?
Интересно, это правда? Если так, то Императрице должно быть обидно. Эва бы точно обиделась, если бы её муж…
– Молодец, - Тори сжимает руку, легонько так, и становится ясно, что она тоже боится. А это ведь почти невозможно?
Их окружают. Знакомые люди. Знакомые лица.
– Чудесно выглядите, - первой заговаривает Оливия, которая тоже хороша. И наряд ей к лицу. – Удивительно… столько было разговоров о вашей… болезни. А вы поправились!
– Мы тоже рады встрече, - Тори взмахнула веером.
Разговор.
Снова ни о чем. И он мешает, Эва пытается вслушиваться, но…
– Леди, - Найджел Сент-Ортон появляется из ниоткуда. И пора бы привыкнуть, но… Эва приседает, как и прочие. – Помнится, вы обещали мне…
Танец.
Кружится в танце легко, потому что Эва может позволить себе расслабиться, ведь все…
Нет, не может.
Но впервые, кажется, она не путается в собственных ногах. А это уже достижение. И если так, то… то стоит сосредоточиться именно на этом.
– У вас такое серьезное выражение лица, что мне право слово не по себе…
Как он может шутить вот так…
Или это и есть то самое воспитание, которого Эве категорически не хватает?
– Я просто ужасно боюсь споткнуться, - шепотом отвечает она. – Это будет до крайности неловко. А они все смотрят… особенно Оливия. Почему?
– Наши соседи. Мы знакомы довольно давно и, боюсь, леди решила, что это знакомство дает ей какие-то… надежды?
На что именно Оливия надеется, Эве понятно. И смешно. Глупая, разве не понимает она… хотя да, именно, что не понимает. Ведь со стороны если смотреть, Найджел Сент-Ортон – отличная партия.
– К слову, ваша сестра пользуется популярностью, - глаза Сент-Ортона чуть прищурились. – А этот тип, между прочим, весьма сомнительной репутации… Вествуд вообще игрок. У Нортифа уже есть семья… неофициальная.
– Да?
Аскольд Нортиф, что-то рассказывающий Тори, выглядел слишком молодым для семьи.
– И трое детей. Одни проходимцы кругом, - проворчал Сент-Ортон. – Вы предупредите её…
–
Кстати, запоздало до Эвы доходит, что музыка почти закончилась, а она так и не поняла, что именно танцевали. Впрочем, это не важно, потому что…
– Отец, - голос Найджела Сент-Ортона спокоен до отвращения. И выражение лица такое вот, идеальное. Ледяное. Мертвое. – Позволь представить тебе леди Эванору Орвуд…
Он красив.
Настолько, что ему и вправду только злодеем быть. С такой-то красотой. И надо же, впервые ожидания Эваноры не обманулись. Зато тем легче.
Надо сразу было представить себя героиней книги.
Присесть. Улыбнуться, отвечая улыбкой на улыбку. Смутиться, получив комплимент. И робко, глядя в пол, поинтересоваться, не будет ли господин Сент-Ортон столь любезен…
…он мог бы отказаться.
От танца.
От… от разговора.
Он мог бы просто не появиться. Но он пришел. И руку протянул, которая была холодна, хотя еще недавно Эва ощущала тепло прикосновения. Вот его сын был живым. А сам Сент-Ортон…
Не смотреть.
Не в глаза. Она… она глупая девочка, которая, как и многие другие глупые девочки, готова влюбиться. В лицо. В сказку. В собственную выдумку. Во что там еще они влюбляются. И когда он отвечает согласием, Эва вспыхивает.
Как… и должно быть.
Танец.
На сей раз музыка где-то вовне. И звучит, звучит… он ведет. Смотрит на Эву так, снисходительно, будто видит насквозь. А когда она все-таки спотыкается, не позволяет ей упасть.
– Дети, - качает он головой. – Какие же вы все-таки глупые дети… неужели действительно думали, что я куплюсь вот на это все?
Взмах рукой.
И музыка замолкает. Застывают люди нелепыми фигурками. Мрамор пола трескается, пропуская бледный дым. И Алистер Сент-Ортон оборачивается.
– Впрочем, так даже лучше…
Пальцы его стискивают руку. Вырываться бесполезно. Эва и не пытается. Только сжимает кулачок, пряча бледно-голубое перышко.
– Мой предок сумел стать собой, лишь преодолев границу мира, - вторая рука стискивает щеки. – И я пытался… но все никак. Со снами худо-бедно выходило… сны – это ведь врата, так?
– Да, - Виктория встала рядом. – Отпусти её. Тебе ведь нужна я, верно?
Люди-тени.
Люди-призраки. И сам этот зал, его тоже не существует, как и дома, и сада, наполненного светом китайских фонариков. Это лишь сон.
Тот сон, который он создал для Виктории.
И тот, который она сумела повторить. А еще тот, в который он пришел.
Ловушку на зверя надо ставить…
– Не совсем правильно, - пальцы разжались. И опять же, сон, но Эва чувствует на себе его прикосновение. И даже боль, потому что щеки он сжимал с силой. Как и руку. Разве во снах такое бывает? Хотя… сны ведь тоже случаются разные. – Мне нужны вы обе…