Война 2017. Мы не Рабы!
Шрифт:
Мальчишки отсыпались. Во сне кричали, ворчали, махали руками, сучили ногами. Спали… Не доктор я, но понимаю, что они также заново, как и мать их, переживали ужасы заключения. Пусть спят и заново переживают, чем, бодрствуя, загоняют вглубь себя кошмары.
Памятуя, что дым сигаретный Ольге и пацанам крайне неприятен, курил подальше.
Развернув карту, я еще раз просматривал, что нами сделано, и что еще предстоит. А хотелось мне многого. Очистить наш город от фашистов, а там и дальше двигаться. А то все эти наскоки, лишь являются обучающими для личного состава, больше имеют пропагандистский характер. Мол, живы еще патриоты
Пришел лесник. Рассказал, что облавы в городе стихают. Пошли на убыль. По телевизору уже реже крутят ролики про нападение на тюрьму. Пошли новые сюжеты. На Дальнем Востоке спустили под откос поезд с китайскими военными. Спустили очень грамотно, на повороте, и когда вагоны стали сыпаться вниз, то на насыпи стали взрываться заранее установленные мины, а на самом дне зажгли зажигательную смесь. Хороший шашлык получился.
Только потом китайцы просто спалили вместе с жителями целую деревню. Всех загнали в амбар, что на краю стоял, и… И подожгли. От мала до велика. Всех. Новая Хатынь… Мировая общественность даже не стала обсуждать это. Небольшой сюжет в новостных выпусках. А вот любой факт нападения на оккупантов — это акт вандализма. Это акт нарушения решения ООН. Мы, для всего мира варвары, которым не по праву досталось столько полезных ископаемых и такая территория. Значит, надо все отобрать. И если для этого нужно уничтожить коренное население, то почему бы и нет.
Пошел осматривать, кто как устроился. Бывшей старший лейтенант со своими бандитами, теперь тоже бывшими, потому что преступники вынесли им смертный приговор, заняли два помещения. Люди чистили оружие. Все грамотно. Терли стволы, периодически поднимая, заглядывая внутрь, остался ли пороховой нагар. Рядом у каждого лежало разобранное оружие. Полная разборка. Не каждый солдат в армии способен разобрать. Нет, не так. Разобрать-то он сумеет, а вот правильно собрать… Не каждый. Но, судя по тому, как эти молчаливые, угрюмые граждане обращаются с оружием, не возникало сомнений, что эти-то умеют не только стрелять из него, но и грамотно обслуживать его. Быстро, сноровисто, грамотно. Машинально пересчитал.
— А где остальные? Спят?
— Нет. На постах, охраняют.
Подошел Иван. Казалось, что глаза ввалились в череп, нос заострился, щетину многодневную сбрил, и от этого казалось, что щеки еще больше провалились. Череп обтянутый кожей. Поздоровались.
— Как жена?
— А… — он махнул рукой — Отходит. Выговорилась. Дока вколол ей успокоительного. Спит.
— А мальчишки?
— Эти рвутся в бой. Оба, что старший, что мелкий. Эх, Николай Владимирович, — он закурил, ты мне скажи как же так можно, а? У меня для Робинсон теперь особый счет. Хоть и давал зарок, что с бабами не воюю, но, чую, что сделаю исключение для этой мадам. Сам удавлю. — он показал, как сжимает обеими руками шею капитана.
— Он всего лишь винтик. Если бы не было у нее такой команды, так и не делала бы так.
— Сука. Все равно кончу.
— Твое право. — я пожал плечами. Заступаться за Робинсон я не собирался. — Что им от жены надо было? Где ты?
— Именно. Могли бы через детектор лжи пропустить ее, узнали бы, что она не в курсе. И не надо никаких пыток. Она вообще не имела никакого отношения к Сопротивлению. Только потому что моя жена.
— Я сам удивляюсь, как она у тебя выдержала, когда мальчишку прижигали сигаретами, а второму волосы на голове поджигали.
— Самое интересное, что старший истер зубы и прокусил насквозь губу, но не закричал.
— Я бы так не смог. — я покачал головой, у самого слезы подступили и комок в горле встал.
— Я бы тоже. — Иван глубоко затянулся, было видно, что ему сложно говорить без эмоций, без крика.
Люди, которые чистили оружие, прислушивались к нашему разговору. И судя по их реакции, также сопереживали.
— Жену спасло от сумасшествия только то, что она теряла сознание. Как только видела, как над мальчиками начинали издеваться, она теряла сознание. И надолго. Только ведром воды приводили в чувство. Ну, а следующий этап, после собак — надругаться в присутствии сыновей, чтобы те начали говорить.
— И на это способны?
— В камере, где сидела Ольга, были и такие. Одна потом сошла с ума. Тут и взрослый мужик умом тронется, что же про женщину-то говорить. И ведь находились палачи, желающие делать эту работу. — наверное, у них там такие школы, курсы есть.
— Ты, Иван, с семьей побудь, а я через несколько дней вернусь в город.
— Не выйдет. — Иван был смурен — я тоже в город пойду. Ты человек мягкий, а у меня свои счеты имеются к этой пришлой кодле. А семья пусть воздухом подышит. На природе быстрее отойдут от всего кошмара, что был с ними. Пацаны, особенно старший, в драку лезут. Они с самого начала хотели бомбу смастерить, чтобы фашистов рвануть, но вовремя по голове от меня получили. А вот теперь… Пусть с матерью будут. Пусть мать защищают. Да, и их портреты сейчас у каждого милицейского-полицейского. — потом резко, уже без улыбки-оскала, рубанул ребром ладони воздух — Я иду в город с вами. Решено. Обсуждению не подлежит. Надо силы объединять!
Окружающие понимающие улыбались. Но никто не проронил слова, все занимались своим делом — чистили оружие. Чувствовалось, что дисциплина у них железная. Без спроса в чужой разговор не полезут.
Но уйти нам не удалось ни через, ни через два. Из города пришла информация, что почти полностью взяли две боевые группы. Брали грамотно. Знали, кто, где живет, знали, кто, где отсиживается, отлеживается. Многие из наших отстреливались. Но силы были неравные. Трое подорвали себя гранатами, при этом погибло и было ранено около семи оккупантов. Но многие попали в плен… В том числе и один из командиров спортсменов. Его ранили, и был оглушен взрывом. Всех пленных, включая раненных, самолетами доставляли в Москву. Не добраться. Не освободить. Не помочь… Горько на душе.
Миненко метал гром и молнии, не стесняясь в выражениях. Все понимали, что это предательство. Не могли вот так просто взять две изолированные друг от друга боевые группы. Не могли. Значит, предали, продали.
42 человека в плену. Пятеро погибло кто при захвате, кто от ран и пыток. Наши люди. Те с кем я воевал бок о бок. Кто поверили мне, и пошли со мной, за мной.
Умом-то я понимал, что в войне неизбежны потери, а вот сердцем… Генерал, вступая в битву знает, что погибнут… Но я не генерал. И не готов вот так терять своих людей.