Война Поппи

Ловелл Л. П.

— Я же говорю, это опоссум.

— Опоссум, — соглашается Брэндон.

— А я говорю, крыса.

Кашель Брэндона отвлекает меня от этого кусочка моего прошлого, и я понимаю, что улыбаюсь воспоминанию о них двоих. Лучшие друзья. Мы трое.

Брэндон закрывает татуировку рукой и хмурится.

— Не смотри.

И тут я понимаю, что вместо двух татуировок крысы теперь осталась лишь одна. Мою грудь сжимает, горло горит

от желания закричать и проклинать Бога за то, что он сделал со мной, с нами…

— Это крыса, — шепчу я, пытаясь сдержать слезы. Надеясь вступить с ним в перепалку, чтобы изменить то мрачное настроение, которое повисло между нами при виде этой проклятой татуировки.

— Это опоссум.

Он проходит мимо меня на кухню. Мой взгляд скользит по его спине, и я замечаю у него на боку длинный зазубренный шрам, выпуклый и уродливый. А по его спине рассыпано множество крошечных рубцов. Шрапнель. И в моем горле застревает ком.

— Верь во что хочешь, Брэндон.

Он хватает коробку хлопьев со стола и запускает туда руку.

— Какого хрена моя квартира выглядит так, будто здесь побывала Мэри Поппинс, мать ее?

— Такого, что она выглядела отвратительно. Я боялась, что подхвачу гепатит, если просижу здесь слишком долго.

Он пожимает плечами.

— На том диване — вполне возможно, — он выгибает бровь и усмехается.

Закатив глаза, захожу на кухню, забираю у него хлопья и выбрасываю коробку в мусорку.

— Женщина! — рычит он, подходя ко мне сзади.

Я поворачиваюсь и сталкиваюсь с его широкой грудью.

— Эти хлопья — гадость. Тебе не стоит их есть.

— Есть ли причина тому, что ты все еще здесь? — ворчит он. — У тебя разве нет своей жизни или чего еще?

Самое грустное, что нет, у меня ее действительно нет. Без Коннора. Без Брэндона. Я опускаю взгляд в пол и замечаю пятно, которое пропустила при уборке.

— Ты должна пойти домой.

— Мне некуда идти, — я смеюсь, потому что сейчас, когда думаю об этом и стою посреди его кухни, а он явно желает, чтобы я никогда его не находила, это выглядит так жалко. Я набираю побольше воздуха и позволяю стыду поглотить себя. — К тому времени, как я вернусь, они уже перепродадут дом, — продолжаю пялиться на грязное пятно на полу. — Если ты не хочешь меня видеть…

Я слышу его шаги и чуть не подпрыгиваю, когда его пальцы скользят по моей щеке. Поднимаю на него взгляд, и вижу в его глазах боль.

— Дело не в том, что я не хочу тебя видеть, — шепчет он. — Я просто не хочу вспоминать. Когда-то мы были счастливы, а теперь посмотри на нас. Мы не более чем пустые оболочки. Ты напоминаешь мне обо всем, что я потерял, и это, черт возьми, ломает меня снова и снова.

Мой взгляд снова падает на пол. Я сглатываю. Дышу. А затем его пальцы крепче сжимают мой подбородок, заставляя меня посмотреть на него.

— Ты меня слышала? — спрашивает он. — Дело не в этом.

Его мускулистые руки обвивают меня, и я делаю единственное, что могу в этот

момент — цепляюсь в ответ за него изо всех сил. В нем ощущается нечто бесконечно знакомое и безопасное. Коннор, без сомнения, был частью моей души, но Брэндон — он часть моего сердца. Пока у меня есть он, я не одна, и он не один. И когда есть возможность поделиться чем-то столь ужасным, как это горе и сожаление, с кем-то, кто вас знает, это точно чего-то да стоит.

— Ты можешь остаться здесь. Я посплю на софе, — бормочет он, и его теплое дыхание шевелит мои волосы.

— Спасибо.

— Но ты не будешь выбрасывать мои "Коко Попс".

— А ты не будешь жить только на хлопьях и пиве.

— Я и так этого не делаю, — он отстраняется от меня, и кривая улыбка, которую я так хорошо помню, расползается по его губам.

— Правда?

Я подхожу к холодильнику, открываю его и вижу пакет прокисшего молока и кусок застарелой пиццы на полке — ни на тарелке или в упаковке, а просто кусок пиццы на полке.

— Ну, ладно, — говорю я, прежде чем захлопнуть дверцу. — Пусть будут хлопья, пиво и пицца, — сгребаю ключи с тумбочки и иду к двери. — Идем.

— И куда мы?

— В магазин за едой для взрослых. А теперь возьми рубашку и прикрой эту тату-крысу.

— Чертова крыса… Это опоссум! — он громко топает по коридору, и я закатываю глаза. Господи.

***

Позади меня плачет ребенок в коляске, и Брэндон затыкает уши, покачиваясь взад-вперед.

— Сколько времени тебе нужно, чтобы выбрать гребаные помидоры? — спрашивает он, хватая один из самых больших с середины горки. Несколько крупных помидоров скатываются на пол супермаркета.

— Этот недостаточно спелый, — говорю я, забирая у него помидор и возвращая на полку.

Он вздыхает и уходит в противоположном направлении. Я качаю головой, беру несколько спелых томатов, кладу их в пакет и закидываю в переднюю часть тележки. Бананы, яблоки… брокколи… О, он точно это оценит… Я заканчиваю загружать тележку свежими овощами и продолжаю свой веселый путь. Я прохожу мимо пары, остановившейся посередине прохода, спорящей о том, какой чай покупать. Мы с Коннором делали также. Я бы сказала "Твиннингс", а он бы настаивал на "Йоркшире". Я сглатываю этот комок боли, как маленькую зазубренную таблетку, прочищая горло и толкая тележку через магазин, и слышу, как проклятое колесико раздражающе скрипит, пока ищу Брэндона.

Я подхожу к отделу замороженных продуктов, и вот он здесь — дверь морозильной камеры приоткрыта бедром, а в руке — ящик пива "Stella".

— Кхем, — я встаю позади него, а он едва поворачивает голову. Он пялится в тележку, качая головой с явным отвращением на лице. И достает пиццу из морозильника.

— Никакой пиццы, — строго говорю я. — Положи на место, Брэндон.

Он усмехается:

— Все такая же властная? Это диета бойцов, — пожимает плечами, придерживая пиццу и пиво, а затем сгружает в тележку и то, и другое.